– Вы бы хотели вернуться в прошлое?

Вопрос был с подтекстом. Но Катя не стала юлить и уходить от ответа. Она лишь помолчала немного, собираясь с мыслями. Как сказать, чтобы он понял, что тот злополучный день – самый счастливый день в ее жизни? И что это не один день в череде множества дней, называемых «жизнь», этот день – вся ее жизнь?

– Нет. Я не хочу возврата… И сделаю все, чтобы не возвращаться в прошлое. Мне иногда кажется, что наши жизни переплелись каким-то образом. Что-то изменилось. Я это чувствую. Сейчас, не озираясь ни на кого и не боясь предрассудков, я могла бы запросто подойти к нему, взять его за руки и поцеловать. Как двадцать лет назад, когда мы сидели на чердаке, зарывшись в солому, и, держась за руки, загадывали желания.

– Что вы тогда загадали?

– Быть вместе.

– Значит, будете.

– Я хотела спросить у вас, Николай. Вы действительно следили за мной?

– Конечно же, нет. Это была уловка, чтобы иметь возможность поговорить с вами.

– Тогда что же вы там делали? Если это не военная тайна.

– Да нет никакой тайны. Я приходил забрать его прошение о повторном рассмотрении дела и назначении суда присяжных.

– Он решил не подавать на апелляцию? Но почему? – Она так разволновалась, что на щеках появился румянец.

– Я тоже его спросил об этом. На что он сказал: «А зачем? Мне дали шанс все исправить в этой жизни, и я должен им воспользоваться».

– Что вы такое говорите? Что исправить, какой шанс? Я просто не понимаю, о чем идет речь.

– Знаете, Екатерина Андреевна, порой мне кажется, что нам всем посылают испытания и при этом говорят: «Вот тебе конец веревки, не отпускай ее, и ты переплывешь реку». А мы говорим: вот ерунда какая, зачем мне эта веревка, если я умею плавать, она только мешает плыть… И мы бросаем ее и плывем, даже не подозревая, что второй конец той самой веревки, которую мы бросили, держал сам Господь.

– Это притча из Евангелия?

– Нет. Эту притчу мне рассказал Муромцев перед отправкой в Порт-Артур. И добавил: «Я не брошу свою веревку, даже если ее сплетут из терновых веток». И при этом он говорил только о вас. Вы для него надежда.

Они замолчали, думая каждый о своем.

Пролетка миновала памятник Екатерине, накрытый реставрационными лесами, протарахтела мимо здания Генштаба и, свернув на Малую Морскую, подъехала к Исаакиевскому собору. Купол на миг блеснул, переливаясь в солнечных лучах, потом он как-то потемнел и погас, слившись с серым небом. Солнце исчезло, и по крыше пролетки забарабанил дождь.

Захар поднял воротник и посильнее надвинул на уши картуз. Цыкнул на лошадей, которые не хотели мокнуть и решили остановиться под раскидистым деревом. Придержал поводья, стравливая левую вожжу, и повернул на набережную. Улица шла чуть под наклон и выводила к причалам, от которых ходили в Кронштадт кораблики, стуча по воде своими деревянными колесами.

Возле вокзала Захар натянул поводья, останавливая пролетку. Истомин кинул руку к козырьку.

– Я прощаюсь с вами, Екатерина Андреевна, и надеюсь, не навсегда.

– Я тоже надеюсь. – Катя вздохнула, и в уголках глаз блеснули слезы. – Спасибо вам, Николай, за все.

Истомин щелкнул ручкой, открыл дверцу и спрыгнул на мостовую. Прикрыв дверь, он повернулся и посмотрел на Катю. Ее лицо, ее черты! Это был ангел, случайно встретившийся на его пути. Он был не в состоянии отвести глаза и тем более уйти. Но он должен был это сделать. По одной причине. Там, на Малой Итальянской, она приходила не к нему.

– Завтра их отправляют в Порт-Артур с седьмого причала. Это в Кронштадте. Пароход «Аргунь» отходит в девять. Запомните: «Аргунь»!

– Я обязательно приду.

* * *

Злой рок, предательское стечение обстоятельств. Называйте это как хотите. Но Катя опоздала из-за того, что на ее пролетку налетели дровни.

Она не расстроилась, она уже приняла решение и знала, что делать. Вернувшись домой, не раздеваясь и не снимая плащ, прошла в кабинет к мужу. То, что она не разделась, а лишь расстегнула пуговицы, то, что не сняла фетровую таблетку с приспущенной на два пальца вуалью и не положила, как всегда, перчатки на этажерку, говорило о некой решимости, которая вдруг охватила все ее дремлющее до этого состояние.

Слизнев сидел за столом и просматривал бумаги, присланные из министерства иностранных дел. В письмах и циркулярах речь шла о ситуации на реке Ялу. За два месяца неизвестные сожгли шесть лесопилок, поставив тем самым под угрозу планы по лесозаготовке и экспорту пиломатериалов в Японию, Китай и на Филиппины. Как писал инспектор Яковлев, возможно, это происки японцев, которые в последнее время довольно бесцеремонно ведут себя по отношению к российскому имуществу, находящемуся на территории Кореи и Китая.

Порыв ветра колыхнул пламя свечей, отбросив на стену тень от возникшей в проеме двери Кати. Перекинув из руки в руку перчатки, он щелкнула ими по ладони и шагнула в глубь кабинета, оставляя на ковре мокрые пятна следов.

– Арсений, мне нужны деньги.

– Зачем? – Слизнев поднял голову, с изумлением разглядывая свою жену. Что-то изменилось в жестах, во взгляде, а что – он не мог понять.

– Мне очень надо.

– На такой ответ категорично заявляю: денег не дам, пока не скажешь, для чего они тебе понадобились.

– Я хочу съездить к сестре. – Ей стало душно, и она рванула шарфик, освобождая шею от удавки.

– Делать там нечего.

– Но…

– Никаких «но»… И вообще я занят… И не желаю тратить время на пустые разговоры по поводу твоих прихотей.

– Это не прихоть, как ты мог бы заметить.

– А я говорю – прихоть. Видите ли, она желает поехать. Достаточно того, что я терплю твое увлечение медициной, – рука почему-то предательски задрожала, и он взял со стола бокал, в котором мерцал налитый коньяк. Сделал глоток и поставил его на стол, чувствуя прилив уверенности. – Считаю, что моего генеральского содержания вполне хватает, чтобы ты сидела дома, а не шастала по госпиталям. Еще не хватало заразу в дом принести.

Катя не стала ему отвечать, развернулась и вышла из кабинета, прикрыв за собой дверь.

* * *

Ужинали в гостиной в полной тишине. Стол как бы был поделен на две части. На одной стояли фрукты и вино, на другой – все остальное, включая горячее, салаты и водку. Слизнев поправил салфетку на груди и, плеснув себе в штофчик водки, посмотрел на Катю.

– Мы так и будем молчать? – сказал он и влил содержимое стаканчика в себя.

– А о чем ты хочешь поговорить?

– Хотя бы о моих проблемах. Из-за твоего дурацкого имения я попал в весьма неприятную историю.

Катя отложила салфетку, которую мяла в руках.