Андрей улыбнулся, хотя испытываемые им в данный момент чувства были весьма далеки от веселья.

– Что? – держа на весу вилку, настороженно спросила Марта. – Что ты скалишься, Липский? Только не говори, что раскошелился на обед в дорогом ресторане исключительно ради того, чтобы поговорить о Скопцове!

Андрей молча развел руками, стараясь не обращать внимания на компанию подвыпивших кавказцев, которые откровенно пялились на Марту, вслух обмениваясь замечаниями по поводу ее внешности. Замечания балансировали на грани непристойности и явно были готовы перейти эту грань в любой момент, а их авторы пребывали в расцвете сил, причем как минимум двое сильно смахивали на профессиональных спортсменов.

Разумеется, при желании Марта могла засудить их всем скопом – хоть оптом, хоть в розницу, – но, во-первых, постфактум, а во-вторых… Во-вторых, Андрей просто ненавидел чувствовать себя ущербным, бессильным и неспособным на такой простой, естественный мужской поступок, как защита чести и достоинства близкой ему женщины. То есть на поступок как таковой он был-таки способен, но вот эффект обещал стать довольно жалким – размажут по полу, разотрут, как соплю, вот тебе и весь эффект.

Давайте, подумал Андрей, разрезая отбивную. Давайте-давайте, упрекайте меня в шовинизме, говорите о всеобщем равенстве и братстве – ну, или, как минимум, о толерантности и необходимости соблюдения политкорректности. Давайте, начинайте! Я даже с вами соглашусь – пусть не во всем, но во многом. Хотелось бы согласиться по всем пунктам, но пока что-то не получается. Согласен, тупого, наглого быдла хватает среди представителей любой народности, и в Москве его проживает не меньше, а намного больше, чем где бы то ни было. Но! Заметьте, господа: коренное русское быдло сидит себе в своих Бутово и Марьино, дорогие кабаки ему не по карману. А эти – вот они, голубчики, любуйтесь! И самое обидное, что быдлом их с чистой совестью не назовешь. Независимо от наличия или отсутствия энного количества высших образований, у себя дома каждый из них – образец воспитанности и хороших манер. А здесь они ведут себя как оккупанты, каковыми, в сущности, и являются. Вот вам, кстати, еще один парадокс современности: все уверены, что война идет на их территории, а оккупированы на самом деле мы. Ясно, что не они это начали, так ведь и не мы! Я лично ни на чью территорию войска не вводил, а разбираться с этими крепышами, похоже, все-таки придется именно мне. И что прикажете делать? Молчите? Так я вам скажу. Пырну вилкой в яйца, а потом пускай убивают на здоровье. Неполиткорректно и где-то даже не по-мужски, зато хотя бы у одного и хотя бы на время пройдет охота принародно обсуждать чужих женщин, как привокзальных шлюх…

– Андрюша, – неожиданно мягко, почти просительно окликнула его Марта, – не надо так смотреть. Ты же их провоцируешь! Не волнуйся, у меня есть газовый баллончик…

– Ты сама-то хоть поняла, что только что сказала? – с горечью спросил Андрей, отводя взгляд от компании за угловым столиком. – Эмансипация эмансипацией, а за такие слова недолго схлопотать иск об оскорблении чести и достоинства.

– Такие дела – моя специальность, – сообщила Марта. – Так что дерзай.

– И это жизнь?! Уйду в монастырь. Или лягу в больницу.

– В психиатрическую?

– Я еще не решил. Возможно, но, скорее всего, в какую-то другую. Собственно, к этому и сводится суть дела, по которому я осмелился тебя побеспокоить. Мне нужны твои связи и твоя пробивная сила, чтобы занять койко-место в одной из московских клиник.

– Что с тобой?

В голосе Марты явственно прозвучали тревога и искренняя озабоченность. Андрея это не удивило: он знал, что Марта до сих пор его любит – очень по-своему, но любит. Именно из-за форм, которые порой принимала ее любовь, они и расстались: Андрею не нравилось чувствовать себя любимой вещью или домашним питомцем – обласканным, ухоженным, но не имеющим права голоса. При слове «клиника» в Марте будто включилась какая-то изначально заложенная в нее программа, и сейчас она наверняка перебирала в уме имена светил отечественной медицины, к которым могла обратиться, не рискуя нарваться на более или менее вежливый отказ.

– Ничего, – сказал он, после секундного колебания отбросив заманчивую идею что-нибудь наврать. С кем-то другим этот номер мог бы пройти, но Марта распознавала ложь не то что с первого слова, а буквально с первого звука – едва ли не раньше, чем собеседник успевал заговорить. Адвокатура была не просто ее хлебом, а плотью и кровью, основой ее существа, и Андрей давным-давно, еще на ранней стадии ухаживания, понял, что обмануть или как-то иначе переиграть эту женщину – задачка, заведомо превышающая предел его скромных возможностей. – Со мной все в порядке, – продолжал он. – Просто наклюнулась тема.

– Подумываешь вывести на чистую воду изуверов в белых халатах, разбирающих своих пациентов на донорские органы? – с иронией поинтересовалась мигом успокоившаяся Марта. Она действительно успокоилась в мгновение ока, поскольку была уверена в себе и точно знала, что бывший муж не настолько выжил из ума, чтобы пытаться ее обмануть.

– Соколов-Никольский, – возвращаясь к исходной точке, сказал Андрей. – Он же Скопцов, он же… гм… ну, ты в курсе.

Один из сидевших за угловым столиком кавказцев что-то громко сказал на своем наречии, остальные рассмеялись – тоже громко, так, что на какое-то время заглушили струнный квартет, который, отрабатывая немалый гонорар, старательно пиликал в углу что-то утонченно-классическое.

– Ну? – сказала Марта с едва заметной гримаской, означавшей у нее крайнюю степень недовольства.

– Тема, – из последних сил стараясь не смотреть в веселый угол, повторил Андрей. На всякий случай он даже положил нож и вилку, но это не очень-то помогло: освободившиеся руки мгновенно сжались в кулаки, которые пришлось спрятать под стол. – Ты знаешь, что нашего приятеля убили. Знаешь, где, когда и при каких обстоятельствах это произошло. А мне кажется, что я знаю, ПОЧЕМУ это случилось. И, поверь, ревнивцы, значащиеся в рейтинге журнала «Форбс», тут ни при чем. Похоже, этот болван набрел на настоящую новость и не сумел правильно ею распорядиться.

– Только не говори, что перед смертью он успел поделиться этой новостью с тобой, – попросила Марта.

– Увы, – сказал Андрей. – Его застрелили через семь минут после того, как мы расстались. Это случилось менее чем в километре от Останкинского телецентра, в кафетерии которого произошла наша нечаянная встреча. Что, по моему твердому убеждению, свидетельствует об одном: на этот раз, как ни странно это прозвучит, он не соврал и даже не ошибся.

– И ты не придумал ничего умнее, как поделиться этой новостью со мной, – после секундного раздумья подвела итог Марта. – Что ж, надо отдать должное твоей изобретательности: ты придумал недурной способ избавиться от бывшей жены, не запачкав рук. Со временем он войдет в анналы юриспруденции. В общем, о твоих похоронах я обещаю позаботиться. А ты ничего не обещай: в этом смысле от тебя толку мало.

– В данном случае твой сарказм бьет мимо цели, – светским тоном сообщил Андрей. – Если кто-то заподозрит, что Г… что Скопцов поделился со мной информацией, и решит меня убрать, ты оказываешься следующей на очереди автоматически – просто потому, что была за мной замужем, умна, представляешь собой определенную величину в твоей любимой юриспруденции, а главное, имела неосторожность сохранить со мной приятельские отношения. Но я смею надеяться, что до этого не дойдет: даже самый последний параноик не заподозрил бы нашего дорогого покойника в том, что он может бесплатно слить кому-то информацию, которая представляет хоть какую-то ценность. Да что там ценность! Ты ведь его знала, он был из тех типов, что норовят содрать деньги даже с кассирши в платном общественном туалете.