– Ну, вот и познакомились. Хотя, подождите, прежде чем непосредственно приступить к подготовке к полетам по выполнению задания государственной важности, хочу задать вопрос. Я слышал, что к нам прибыл штурман по фамилии Пушкин, но на самом деле такой фамилии в списках нет, не могу понять, как это могло произойти?.. Где же Пушкин?

Ребята, естественно, засмеялись и все как один повернулись ко мне. Пришлось подняться:

– Младший лейтенант Сорокин.

– Это я уже слышал, вы докладывали – сказал флагштурман, – а причём здесь Пушкин?

От этого вопроса я смутился еще больше.

– Все просто, товарищ капитан, мои имя и отчество: Александр Сергеевич, как у Пушкина, поэтому с училища у меня такой псевдоним…

Флаг-штурман долго всматривался в меня, потом сказал:

– Ну, что же, теперь ясно. Вы и внешне чем-то похожи. А если вы, товарищ Сорокин, будете так же хорошо бомбить врага, как Пушкин писал поэмы, то назвали вас Александром Сергеевичем не зря. Садитесь. Начнем работать.

Вот так училищное прозвище пришло за мной и на Балтику.

В конце занятий руководитель сказал:

– Очень рекомендую каждому самостоятельно, пешим посамолётному, пройтись по всему маршруту. При появлении вопросов обращайтесь без стеснения. И последнее. Прошу обратить внимание на экипировку. В полет идти в зимнем меховом обмундировании, включая унты. Всё. Свободны.

И здесь, как всегда нашёлся остряк-самоучка, Женька Самохвалов:

– Товарищ капитан, вы ничего не перепутали, ведь на дворе – начало августа?

– Август для романтиков на Рижском взморье, а для нас на высоте семь тысяч метров – суровая зима. И давайте выполнять получаемые указания без комментариев, это будет залогом успешного выполнения боевой задачи. Всё! Вопрос не обсуждается…

Наконец-то настал день, когда нас допустили к полёту на Берлин. На этот раз вылет на задание был спланирован смешанной группой. Нас, армейских летчиков, отправили в полёт вместе с морскими, имеющими опыт полётов на Берлин.

Взлёт был тяжёлым. Моторы, натужно ревели, выдавая всю мощь, на которую способны. Старт, разбег, до конца взлетки остаётся всего несколько десятков метров, а колеса все еще на грунте. Три подвешенные авиабомбы весом по двести пятьдесят килограммов каждая тянут вниз, не давая самолёту оторваться от земли. Несмотря на то, что мы все атеисты, при этом взлёте каждый про себя повторял:

– Господи, помоги! Дай взлететь!

Мы чётко понимали, что не взлететь нельзя. За понятием «не взлететь» была катастрофа и практически гибель. Мы знали, что подобное на этом аэродроме случалось. Я сидел в штурманской кабине и, глядя на приборы, докладывал командиру экипажа по СПУ1:

– До конца полосы сто метров… пятьдесят метров…

– Зна-ю, Са-ша! – сквозь зубы цедил командир. – Поехали! – И что есть силы потянул штурвал на себя.

Самолет приподнял нос, пробежал еще несколько метров на задних шасси и тяжело оторвался от земли.

– Ну, слава богу, главное сделано, теперь будет полегче, – выдохнул командир, направляя самолет на набор высоты, повёл его к месту боевого построения группы.

Потрёпанным моторам наших самолётов было тяжело, они выдавали всё, на что были способны, выводя машину в нужный эшелон. Внизу под крылом пенились по-осеннему темные волны Балтики. Их белые гребешки с высоты казались такими легкими и невинными, что хотелось прикоснуться к ним. Но было не до сентиментальностей. Началась боевая работа. Вошли в зону облаков, под которыми скрылись волны. Облачность становилась все плотнее. Уже не стало видно других самолетов, идущих в одном строю. Я от напряжения даже вспотел. Полёт шел вслепую, приходилось учитывать скорость полета, скорость ветра, сверять курс самолета с картой, определять наше местонахождение. Изредка давал командиру поправки на курс и скорость.

Прошли Балтику, началась материковая часть полета. Облачность стала менее плотной. Кое-где в ее разрывах проглядывала земля. Это радовало. Но то, что появилась возможность сориентироваться по местности, с лихвой перекрывалось опасностью обнаружения в ночном небе. Когда вышли из облаков, командир уточнил местонахождение и, поняв, что самолет от группы не оторвался, идет по курсу, выдерживая временной график, похвалил:

– Ай да Пушкин, ай да сукин сын! По прилету сто грамм с меня!

Я порадовался, вообще-то командир был скуп на похвалу.

– Не пью, товарищ командир.

– Ты это серьезно? – спросил он. – С первого дня воюешь и не пьешь? Тогда ты вдвойне молодец.

Мы прошли Штеттин, ничего не нарушало спокойствия полета. Скоро Берлин. Я внимательно всматривался в ночное небо, стараясь разглядеть огни города, ведь они, по ориентировкам флаг-штурмана, должны были видны издалека. Но вокруг царила мгла. По штурманским расчетам должен быть виден город. По всей вероятности, немцы стали всерьёз заниматься светомаскировкой.

Я увидел, как ведущий подал сигнал. Я доложил командиру:

– Выходим на боевой курс. Курс – сто тридцать, идем со снижением. До цели десять минут.

– Ну, смотри, «Сусанин»! – проговорил командир. – Куда привел, что бомбим – все в твоих руках. Работай внимательно.

Вдруг, как только самолеты легли на боевой курс, небо взорвалось светом. С земли ударили столбы прожекторов, которых становилось все больше и больше. Они шарили по небу, разыскивая наши бомбардировщики.

Но всего этого я уже не замечал. Я выходил на цель. Ведь штурманов ещё на курсантской скамье учат, что выход на цель и есть момент истины. Только от него, штурмана, зависит результат полета. Я мельком взглянул в прицел бомбометания, но ничего не увидел, в окуляре – тёмная ночь, цель не видна, взглянул на курс – стрелка четко стояла на сто тридцать градусов, да я и не сомневался в этом. Взял в руки секундомер, стал считать:

– Десять, девять, восемь… три, два, один… первая пошла! – крикнул я и нажал кнопку сброса.

Машину подбросило вверх, а я продолжал считать:

– Три, два, один… вторая пошла! – Кнопка сброса отправила вторую бомбу в цель.

– Три, два, один…третья пошла!

Самолет, как живое существо, облегченно запел моторами и с набором высоты пошел на разворот, чтобы лечь на обратный курс. И только сейчас с удивлением для себя я обнаружил, что небо передо мной испещрено прожекторными лучами. В процессе боевой работы я не замечал всего, что творилось вокруг. Внезапно увиденная и осознанная картина ошеломила меня.

Неба не было. Окружавший нас непроницаемый мрак разрывали смертельные нити огненной паутины. Лучи вражеских прожекторов вспарывали ночной небосвод. Они метались из стороны в сторону, отыскивая наши самолеты, и не дай бог! – зацепить любую из них. В ослепительно-ярких синевато-фиолетовых лучах на чернильно-чёрном фоне вспыхивали белоснежные купола разрывов зенитных снарядов.