Обыскали все окрестности. Ничего. На плеере нет ничьих отпечатков, кроме самой девочки. Вокруг скамейки валялось около сотни окурков, но мы даже не знаем, курил ли преступник. Один из свидетелей сказал, что, возможно, тот курил, и теперь какой-то несчастный в лаборатории пытается провести анализ ДНК целого мешка окурков.

— Отец вне подозрений.

— Однозначно. Они были очень близки, в нормальном понимании этого слова. И все же в первые несколько дней кое у кого могли бы возникнуть подобные мысли. Но нет. Мы не считаем, что это он, да и время совершенно не сходится. Мы также исключили из числа подозреваемых его партнера, Чарльза Уонга, который находился в Нью-Йорке.

Зандт медленно поднял стакан, осушил его и снова поставил. Он знал, что виски еще есть.

— А потом?

Нина убрала ноги со столика и подняла с пола папку. Внутри, в дополнение к большому количеству копий документов, лежал тонкий пакет, завернутый в коричневую бумагу. Однако из папки она достала не его, а фотографию.

— Это появилось в доме Беккеров вечером следующего дня, примерно с половины четвертого до шести. Его нашли на дорожке.

Она протянула фотографию Зандту.

На ней был изображен девичий свитер, бледно-лиловый, аккуратно свернутый в виде квадрата и обвязанный чем-то вроде рубчатой ленты.

— Он был обвязан сплетенными волосами. Они достаточно длинные и того же цвета, так что вполне могут принадлежать Саре. Эксперты взяли пробы с ее расчески, и очень скоро мы получим подтверждение.

Зандт заметил, что его стакан снова наполнен, и выпил. Виски жгло его пересохший рот, и его слегка тошнило. Казалось, будто вместо головы у него воздушный шар, чересчур сильно надутый и плавающий в нескольких дюймах над его шеей.

— Человек прямоходящий, — сказал он.

— Что ж, — рассудительно проговорила Нина, — мы связались с семьями жертв, погибших два и три года назад, и со всеми офицерами, принимавшими участие в расследованиях этих дел. Мы в достаточной степени убеждены, что информация о содержимом посылок, которые он тогда оставлял, сохранена в тайне. И тем не менее это может быть подражатель — хотя я в этом сомневаюсь. Но сейчас мы сканируем все средства связи, включая Интернет, на любое использование слов «Человек прямоходящий» или «Мальчик на посылках».

— Интернет?

— Угу, — сказала она. — Такая компьютерная штука. Бурно развивающаяся.

— Это он, — повторил Зандт, вполне осознавая, сколь горькая ирония звучит в его словах наряду с уверенностью.

Нина посмотрела на него, а затем, словно нехотя, снова потянулась к папке. На этот раз на фотографии был изображен свитер после того, как его аккуратно развернули и разложили на плоской поверхности. Спереди было вышито имя Сары, без особого изящества, но аккуратными печатными буквами.

— Для того чтобы вышить имя, использовались темно-коричневые волосы. Они намного суше, чем те, которые мы считаем принадлежащими Саре, из чего можно предположить, что их срезали некоторое время назад.

Она замолчала, а Зандт медленно полез в карман, откуда достал пачку «Мальборо» и спички. С тех пор как они вошли в номер, он ни разу не закурил. Пепельницы в комнате не было. Руки его, когда он доставал сигарету, почти не дрожали. Он не смотрел на нее, лишь сосредоточенно разглядывал спичку, которую зажигал, словно та была неким незнакомым предметом, о назначении которого можно было догадаться лишь интуитивно. Ему потребовалось три попытки, чтобы спичка зажглась, но коробок мог и отсыреть.

— Я распорядилась, чтобы темно-коричневые волосы исследовали в первую очередь. — Она глубоко вздохнула. — Это вызов, Джон. Это волосы Карен.

* * *

На некоторое время оставив его одного, Нина вышла наружу, стоя на холоде и вслушиваясь в темноту. Из главного здания доносился приглушенный смех, и в окно можно было увидеть разновозрастные пары в удобных свитерах, строившие планы на завтрашнюю прогулку. Дверь с другой стороны была открыта, и оттуда слышался звон посуды, которую мыл некто, кому она не принадлежала. В кустах по другую сторону дороги что-то зашуршало, но она ничего не увидела.

Когда Нина вернулась, Зандт сидел в той же позе, в какой она его оставила, хотя и с новой сигаретой. Он даже не посмотрел на нее.

Она неумело подбросила несколько поленьев в камин, не в силах вспомнить, нужно ли укладывать их сверху или по бокам. Потом села в кресло и налила себе еще виски. Так они просидели всю ночь.

К концу дня я успел побеседовать с полицией и персоналом больницы, а до этого — с соседями моих родителей и сделать из этих разговоров соответствующие выводы.

В полицию я позвонил прямо из дома, и меня соединили с офицером Сперлингом — к счастью, он оказался не из тех, кто допрашивал меня после инцидента в баре отеля. Сперлинг и его напарник оказались первыми на месте автокатастрофы, вызванные проезжавшим мимо водителем. Офицеры Сперлинг и Макгрегор оставались на месте происшествия до прибытия врачей и пожарных и помогали извлекать тела из машины. Они поехали следом за «скорой» в больницу, и в присутствии Сперлинга Дональд и Элизабет Хопкинс были объявлены погибшими на месте. Личность их была установлена на основании водительских удостоверений и затем через два часа подтверждена Гарольдом Дэвидсом (адвокатом) и Мэри Ричардс (соседкой).

Офицер Сперлинг с сочувствием отнесся к моему желанию установить обстоятельства смерти моих родителей. Он сообщил мне фамилию врача из больницы и посоветовал заглянуть туда. Почему-то мне показалось, что он ждет от меня ответной благодарности, но пока что я просто с ним попрощался, а он пожелал мне всего наилучшего. Я закончил разговор, надеясь, что не встречался с ним, когда заходил в участок, чтобы забрать пистолет, — хотя вполне вероятно, что он уже обо всем знал. Совет обратиться к врачу вполне мог иметь под собой некую основу.

Поймать врача оказалось намного сложнее. Когда я позвонил в больницу, ее не было на работе, и, судя по тому, как долго мне пришлось вытягивать эту информацию, посредством ряда разговоров с задерганными медсестрами и прочими обладателями раздраженных голосов, я понял, что мне еще повезет, если я сумею связаться с ней по телефону после того, как она появится. Больница предназначалась для живых. Как только ты умирал — ты становился лишь нежелательным напоминанием, никоим образом их не касающимся.

Я поехал в больницу сам и прождал почти час. Наконец доктор Майклс соизволила выйти из своего бункера и поговорить со мной. Ей было лет тридцать, она старательно изображала крайнюю усталость и очень была довольна собой. Снисходительным тоном она сообщила мне все то же, о чем я уже знал. Тяжелые травмы головы и верхней части тела. Смерть наступила мгновенно. Если это все — то не мог ли бы я ее извинить. Она очень занята, и ее ждут пациенты. Я был крайне счастлив избавиться от ее общества, и меня так и подмывало слегка помочь ей пинком под зад.