пребывало тело. Гармония и покой играли с ним, окутывали, подбрасывали в пространстве, заставляя парить.

Это была последняя ночь, последняя осень в его ещё начинавшейся жизни: когда душа, разум, гармония, покой переплелись в ясную простую полифонию — как в органных фугах Баха. Они звучали в четыре голоса, торжественно и красиво — и в последний раз перед тем, как войти в тот мир страстей и гонок, где жили гордые, ненасытные дети Бога.

А за этой осенью — последняя холодная и долгая зима. И те, кто поумнее, конечно, собирали уже не осенние грибы, а зимний яд — для будущей весны. А всё ещё счастливые — как Марк — в последний раз строили снежные замки (которые растаяли весной) или катались на санях по белоснежному пышному покрывалу мира Божьего.

А там, под ним, и последняя весна — жаркая, красная, как коммунизм.

Но с чёрными флагами везде: на домах, на дорогах, в голубом небе, на ярком солнце, везде где только можно во Вселенной.

Марк идёт с матерью по улицам, и она опять плачет, но теперь не одна — все плакали в ту раннюю весну.

Плакали на улицах, в домах, магазинах, учреждениях, автомобилях. Подходили и рыдали, обнимались и спрашивали: «Как мы теперь без него, что с нами будет?». Спрашивал и Марк маму: «Почему все люди плачут и почему флаги черные»?

«Умер!.. Умер!.. дедушка Сталин», — всхлипывала она.

Марк не понимал тогда, что это такое: «умер». Ему казалось, он просто ушёл на время куда-то, чем и расстроил всех.

А его отец и Розенберг вообще в этот день никуда не выходили — вечером их ожидал траурный митинг в городском комитете партии, а всю страну коммунистов — то светлое будущее, которое они так выпрашивали у Бога.

Ну а Марка — долгая и путаная дорога среди всего многообразия Божьего лика, который называется «жизнь».

Вскоре они покинули этот маленький милый городок, где проплыла самая маленькая и чистая часть его жизни. И переехали в большой — в столицу, где прошлёпала, как по болоту, уже большая — самая грязная её часть.

«Сверхчеловек»

— О чём вы думаете? — Вдруг услышал он голос Ницше, вернувший его из путешествий по этим чудным мгновениям.

— Любуюсь, — сказал Марк.

— И чем же, позвольте узнать? — иронично спросил профессор.

— Жизнью… жизнью своей страсти.

— И что же, там так красиво?

— Да, там поле с чудесной растительностью, — тоже с иронией продолжил Марк, — тишина, тихие озера, ароматный запах растворился в чистом звенящем воздухе.

А по полю пробирается «человекообразное» существо. Его глаза умны, сверкают интеллектом, они синие как небо. Глаза, которые могут мечтать, любить, дерзать, ненавидеть. Но тело его почему-то всё покрыто густыми волосами, особенно руки и ноги. Он крадётся, старается не наступить на растения и цветы. Выбирает такой путь, который, в общем-то, никуда и не ведёт, лишь даёт ему возможность продвигаться дальше и не погубить чудесные творения природы. Вдруг, увидев впереди какую-то цель, он организует движения и выбирает уже кратчайшее расстояние к ней.

И чем он — «человекообразный» — умнее и сильнее, тем разрушительней становятся его деяния в тех местах, где он прошёл.

Вот он достиг своей цели! И уже «звучит гордо» — аж звенит!

Чувствуя свою силу и превосходство, он идёт к новой цели, достижение которой требует новых разрушений.

Но ни одна из достигнутых целей не приносит ему ожидаемого счастья, душевного покоя или гармонии. Разве что всё больше и больше грязи он оставляет на своём пути.

В конечном итоге последней его заветной мечтой становится возврат к тем чудесным местам, которые он уже изрядно потоптал. «Человекообразный» ставит перед собой и эту, последнюю, задачу. Будучи всесильным, он достигает этой цели: он возвращается к тому полю, где некогда росли растения, и они ещё, как ни странно, там! Он спрашивает себя: «К чему я проделал этот глупый путь? Я ведь был здесь! Это и есть именно то, что я так долго искал!». И чем он, «человекообразный», сильнее, чем более сложный путь он проделал, дальше прошёл и больше растоптал, тем глупее кажется ему его жизнь.

— И какова же мораль сей чудной басни? — опять иронично спросил Ницше.

— Мораль? — переспросил Марк. (Теперь он был почему-то рассеян.)

— А то есть — басня о страсти, о силе, о таланте. Куда идти? Вот в чём вопрос. Ещё лучше, кажется, сказал этот Иисус из Галилеи: «Если слепой поведёт слепого, то оба упадут в яму». А не о нас ли это с вами, господин Ницше?

— Так откройте же свои глаза, господин Невский, и взгляните — ну хотя бы на вашего же «человекообразного» героя. Здесь, в вашей притче, тоже есть кое-какая разгадка. Смотрите, «его глаза синие как небо и могут мечтать и дерзать, но тело всё покрыто густыми волосами».

Эти глаза — глаза сверхчеловека. А тело — первобытного животного. Вот вам та самая истина — куда идти! — Ницше широко улыбался, но Марк не понял, шутит он или нет.

— Да, господин Невский, человек — это натянутый канат между животным и сверхчеловеком.

Самосовершенство — ваш путь. Вы — мост к сверхчеловеку.

В этом ваше предназначение, ваше счастье, ваша власть!

Теперь Ницше был серьезен.

— Я знаю, мой друг, — вздохнул он и посмотрел по сторонам. — «Сегодня» принадлежит толпе. «Сегодня» — время другой власти, власти капитала, когда каждый может заполучить этот кусочек. Она брошена к ногам людского отребья христианской демократией.

А они — толпа, как смердящие, вонючие гиены, разрывают на части плоть этой власти. Их морды в крови, а отсыревшие сердца свои заворачивают они в доллары; и в этом свином сэндвиче живет их страсть, их личное бессмертие, их власть.

Но там ли место власти? Они скупают всё самое ценное: свободу, красоту, талант, любовь, драгоценные камни.

Послушайте, Марк, а могут они купить равенство души?

Ведь даже камни, которые они скупают, не равны: одни — валяются под ногами толпы, а другие веками отшлифовывают своё сияние. Даже камни, и те имеют своё предназначение к совершенству — стремление к бриллианту. Их различают и сортируют, но не различают и не сортируют людские души. А ведь душа также веками стремится к совершенству: отшлифовывает свои грани, чтобы сиять лучами благородства и самопознания.

Сколько такого жемчуга ещё разбросано по миру? Сколько ещё валяется под ногами толпы? И те молотят его в потоке грязных ног; испачканного его не видно.

Но грязь смывается дождём, ливнями с грозами. Начнётся ураган и смешает всё в мутном