Город Кингстон представлял собой прямоугольник, его улицы поражали геометрической точностью. Зданий было около трех тысяч зданий. Многие из них, располагавшиеся на возвышенности, выглядели изящными, изысканными, построенными со вкусом особняками из двух или трех этажей. Там имелись зеленые и белые веранды, а балкончики на нижних этажах защищали подъемные жалюзи, состоявшие из широких пластинок.

Но внешний облик обманчив…

Главный порт Ямайки окружали болота и лагуны. Климат там был настолько нездоровым, что европейские галеоны редко оставались в этих местах надолго. А если они оставались, то приходилось хоронить половину команды.

Другие плодородные области считались такими же пагубными. Пруды со стоячей водой отравляли воздух. Черными ночами появлялись жуки-светляки, начиналась тропическая какофония: «Громкое гудение, жужжание, чириканье, свист, хрипы бесчисленного количества рептилий и насекомых, которые только водятся на земле, в воздухе и воде»[147]. Более того, остров подвержен ужасающим природным катаклизмам: грозам, большим пожарам, землетрясениям, оползням, ураганам, приливным волнам, извержениям вулканов. Колония оказалась такой негостеприимной, что многие белые хотели не только быстро обогатиться, но и быстро убраться оттуда. Как сказал один губернатор Ямайки, женщинам приходилось «выходить замуж и хоронить»[148]. А мужчинам — совершать набеги и поспешать.

Население Кингстона составляло 280 000 человек. Это были по большей части чернокожие, имелось некоторое количество мулатов. Город сделался ульем с яростной активностью населения. Рытвины на широких песчаных улицах заполнялись мусором, отрубями, навозом и всякой грязью. Скрипели повозки, которые тащили волы или лошади. На верфях, где ежедневно опорожнялись сливные баки города, рабы вручную сгружали и загружали ящики и узлы. Загорелые купцы в соломенных шляпах решали деловые вопросы с «донами, похожими на мавров, одетыми в льняные костюмы»[149]. И все они дымили сигарами. Потные плантаторы в квадратных синих мундирах с латунными пуговицами, в белых брюках и высоких сапогах, напоминающих ботфорты, ждали, когда смогут купить рабов.

После трудностей морского путешествия через Атлантику, африканцы, добиравшиеся до Вест-Индии, выглядели похожими на тени, а не на людей[150]. Большинство напоминали скелеты, многие оказывались больны, некоторые сходили с ума. Поэтому их готовили к выставлению на продажу - кормили, мыли, натирали пальмовым маслом, пока тела не начинали блестеть. Их успокаивали глотками спиртного и курительными трубками. Седые волосы сбривали или перекрашивали. Чтобы скрыть следы «кровавого поноса», некоторые корабельные врачи затыкали здание проходы рабов паклей, что вызывало ужасающую боль. Использовалась смесь ржавчины, лимонного сока и пороха, чтобы скрыть внешние симптомы фрамбезии — тропического заболевания, связанного с поражением кожи.

После этого рабы снова подвергались унизительному осмотру. Их вновь продавали — иногда одному покупателю, иногда на аукционе или «в толкучке». Последний вариант представлял собой яростную схватку, во время которой покупатели хватали по фиксированной цене тех рабов, которых могли. Для африканцев это было подходящим знакомством с островом, получившим название «навозной кучи Вселенной»[151].

Количество белых было значительно меньше числа чернокожих на Ямайке — 20 000 против 200 000 человек. Белые боялись восстаний рабов, которые на Ямайке происходили гораздо Чаще, чем где-либо еще. Поэтому по возможности африканцев разделяли с теми, кто говорил с ними на одном языке. Им давали новые имена, часто классические — например, Помпеи, Цезарь, Купидон, Юнона. Это казалось насмешкой над рабским положением несчастных.

Затем они начинали жить в жестком режиме тяжелой работы и наказаний. Их будили до рассвета ударами по морским раковинам, которые служили гонгом, и ударами хлыстов. Затем группы полуголых рабов гнали на работу из хижин с соломенными крышами и стенами из прутьев. Делались перерывы на завтрак и обед. Трудиться приходилось до сумерек. Производство сахара было физически изматывающим и технически сложным делом — частично сельскохозяйственным, частично промышленным.

Рабов заставляли копать глинистую почву, затем сажать, удобрять, срезать и носить тростник. В течение сорока восьми часов после уборки урожая тростник следовало раздавить, после чего сок кипятили (на местной фабрике, где становилось жарко, словно в печи). Затем его требовалось очистить, охладить до кристаллов и распределить по хогсхедам.

Наблюдая за тем, как их «занятые делом рабы несут сокровища домой», часто под аккомпанемент нестройного хора и грубой мелодии, плантаторы называли Ямайку Утопией[152].

На самом-то деле рабы, которые совсем не были пассивными, часто предпринимали шаги для улучшения своей судьбы. Устанавливались новые отношения, они приобретали новые навыки, обрабатывали собственные сады, ходили на воскресный рынок в лучшей одежде из грубого полотна и даже ссужали деньги своим хозяевам. Но их положение было печальным, а число чернокожих постоянно уменьшалось. Оно могло возрастать только в результате нового импорта из Африки.

Дела ухудшились во время американской Войны за независимость. Она нарушила торговлю, остановила поставки зерна, риса, рыбы и мяса в Вест-Индию. Начался голод.

Предпринимались попытки изменить положение вещей — в основном, при помощи попыток выращивания «экономических растений»[153] из других стран - манго с Маврикия, хлебного дерева с Таити. Это были примеры ботанической эмиграции, распространения по империи различных сельхозкультур. Экспорт подобного рода стал одним из самых важных дел для страны, хотя при этом распространялись и паразиты.

И все же рабам, чтобы не умереть с голоду, приходилось есть «корни сахарного тростника, кошек, протухшую рыбу и даже рептилий и разлагающихся животных»[154]. К концу XVIII в. 10 процентов рабского населения умерло от голода.

Но в это же самое время класс плантаторов жил более экстравагантно, чем когда-либо. По словам леди Наджент, жены губернатора Ямайки, «они ели, как обжоры, а пили, как морские свиньи»[155]. Один не самый богатый землевладелец Томас Тистлвуд давал обед для пары друзей 22 августа 1786 г. Вот что там подавали: «Тушеная и жареная рыба, тушеные и вареные крабы, тарелка креветок, вареная баранья нога с каперсами, репа, брокколи, аспарагус, жареная утка, пудинг из манной крупы, сыр, арбуз, ананас, грейпфрут, пунш, бренди, джин, мадера, портер, эль»[156].