Когда Али вернулся, в помещении дивана, где происходили переговоры, кроме Шамс ад-Дина и Шараф ал-Мулка, находились еще несколько человек из числа секретарей и телохранителей. Али передал книги и спросил:

– Мне уйти?

– Остаться, – приказал вазир.

Шараф ал-Мулк бегло просмотрел реестры.

– Ну что же, я вижу, что харадж действительно собран, – наконец сказал он. – И это даже хорошо, не придется тратить время. Внеси эти деньги в казну хорезмшаха и все.

Шараф ал-Мулк даже улыбнулся, радуясь собственной находчивости.

– То есть, как это внеси деньги? – рассердился обычно невозмутимый Шамс ад-Дин. – Может быть, ты вазир полагаешь, что казна государства и мой карман это одно и то же? В таком случае ты ошибаешься. Хотя я слышал, что такое случается с другими вазирами.

Восхищенный бесстрашием Шамс ад-Дина, Али бросил взгляд на Шараф ал-Мулка, ожидая его реакции, но тот был спокоен, лишь улыбка сползла с его лица.

– Деньги находятся у атабека Узбека, – продолжал Шамс ад-Дин, – нашего государя, а где он находится в данный момент мне неизвестно.

– Твои грязные намеки тебе дорого обойдутся, – заявил Шараф ал-Мулк, тыча пальцем в Шамс ад-Дина. – Если деньги у Узбека, то они в надежном месте, так как он не сможет ими воспользоваться, они ему уже ни к чему. А я жду остальных налоговых поступлений, и не пытайся затягивать время пустой болтовней. Если султан, который в силу своего благородства неосмотрительно оставил тебя на своем посту, узнает о твоем нерадении, тебе не поздоровится.

С этими словами Шараф ал Мулк, а за ним и его свита вышли из зала.

Правитель Азербайджана Музаффар ад-Дин Узбек проснулся от пения птиц за окном. Если, конечно, можно было назвать пением этот гвалт, который воробьи устроили в кроне дерева, растущего под окном. Хаджиб, которому он пожаловался вчера на то, что птицы не дают ему спать по утрам, предложил срубить чинару, но Узбек не согласился. Ему стало жаль и дерево, и птиц.

Узбек тихо застонал и приподнялся на локте. Голова раскалывалась от боли. Каждый раз в такие минуты он давал себе клятву, что перестанет пить вино и займется, наконец, государственными делами. Но пресловутые дела были таковы, что только вино могло отвлечь его от мрачных мыслей о будущем и развеять тоску. Он сел, тяжело дыша, сердце билось так часто, словно он убегал от кого-то. В коротком сне, увиденном им перед пробуждением, за ним, в самом деле, гнались вооруженные люди, но кто это были татары или хорезмийцы, он не понял. Узбек не знал, кого из них следует бояться больше. Он нащупал босыми ногами чарыхи [50] и, шаркая каблуками по каменному полу, подошел и выглянул в окно. Он занимал круглую комнату в одной из сторожевых башен крепости. Солнце еще не взошло. Небо было серым и, несмотря на макушку лета, затянутым в облака. Узбек не любил Нахичеван из-за сурового климата. Зимой здесь бывали морозы, и выпадал снег, а летом приходилось спасаться от жары на горных пастбищах. На подоконнике лежало надкусанное яблоко. Узбек отворил окно и запустил им в верхушку дерева. Оттуда с шумом разлетелась стая птиц. Узбек улыбнулся, но тут же сморщился, от резкого движения в голове застучали молоточки, от которых темнело в глазах от боли. На него накатила слабость, и он схватился за подоконник, чтобы не упасть. Придя в себя, подошел к столу, на котором стоял бронзовый колокольчик и позвонил. В комнату заглянул Хаджиб.

– Дай мне умыться, – сказал Узбек.

Хаджиб поклонился, выглянул в коридор и сразу же, словно ждали его пробуждения, в комнату, вошла рабыня, держа в руках таз и кувшин с подогретой водой. Девушка полила ему на руки, подала полотенце, затем, когда он закончил, тихо удалилась. Хаджиб стоял, ожидая распоряжений.

– Какова обстановка? – спросил Узбек.

– Тихо, слава Аллаху, – ответил хаджиб.

– Я в безопасности?

– Крепость надежно укреплена, – уклончиво ответил хаджиб.

Узбек не стал требовать прямого ответа. Сельджукский султанат, правителем которого был его дед, великий атабек Ил-Дэниз, а затем великий Джахан-Пахлаван, его отец, сузился до размеров крепости Алинджа-кала, и сам он последний атабек Азербайджана был вынужден скрываться за крепостными стенами, как загнанный зверь. Усмешкой судьбы было то, что в крепости находилась казна государства, несметные богатства, накопленные за многие годы, которыми он сейчас не мог воспользоваться. Бывшие мамлюки его отца не ответили на его призыв, не пришли и видимо уже не придут на помощь. Несколько дней назад он отправил еще одного посла к хорезмшаху, с просьбой оставить ему Нахичеван. За это Узбек предлагал огромные деньги. Но надежд было мало, он имел дело с воином, а не с купцом.

– Подать вам завтрак? – спросил хаджиб.

– Да, и принеси арак.

– Атабек стоит ли пить арак в столь ранний час? – осторожно заметил хаджиб.

– Не твоего ума дело, – рассердился Узбек.

– Простите повелитель.

Хаджиб поклонился и вышел.

Узбек не любил арак. Его изготавливали в одной из местных деревень, где жили армяне. Деревня эта была вакфом армянской церкви. Католикос, с которым Узбеку пришлось беседовать в прошлом году и которому Узбек пожаловался на головную боль, узнав о причине, сказал, что в таких случаях помогает арак, выпитый натощак. Узбек попробовал и убедился в его правоте.

Дверь отворилась и в комнату вошла другая служанка, держа в руках поднос, на котором были изящный серебряный кувшин с такой же серебряной чашкой, свежеиспеченный хлеб, масло и козий сыр. Узбек, морщась и превозмогая отвращение, выпил одну чашку арака, потом с небольшим перерывом другую. Зависимый от вина организм немедленно отозвался на эту форму терапии. Стихли молоточки в висках, откатила слабость, и жизнь вдруг показалась не такой уж безысходной. Атабек почувствовал некоторый душевный подъем. Он поел хлеба с сыром и сказал служанке, указывая на арак: «Унеси, иначе я ее всю выпью, а до вечера еще далеко, да и делами надо заняться». Служанка унесла поднос. Вспомнив о делах, атабек позвонил в колокольчик, и велел вызвать к нему садра [51] Рабиба. Но дожидаться его он не стал, набросил на плечи легкий плащ и отправился гулять по крепостной стене. Солнце уже пробилось сквозь облака и снежная шапка, лежащая на вершине Арарата, начинала искрить. Легкий ветерок приятно обвевал его разгоряченное лицо. С высоты крепостных стен хорошо просматривалась равнина, лежащая перед ним. Азербайджан, с таким трудом доставшийся ему, был потерян. Но ему не в чем было себя винить, он сделал все, чтобы сохранить страну. Пять лет назад, после разгрома Хорезма, монгольские войска под командованием Джебе-нойона и Сюбэтей-багатура, совершив рейд через весь Хорасан и персидский Ирак, вторглись в Азербайджан. Узбек тогда предложил грузинскому царю Георгию Лаша, отцу Русуданы союз против монголов, но тот пренебрег этим и поплатился из-за своего высокомерия. Двадцатитысячный отряд монголов разгромил десятитысячное войско грузин возле Тифлиса. Георгий Лаша после выступил против монголов, собрав шестьдесят тысяч всадников на Котманском поле. Вначале он обратил монголов в бегство, но большой отряд, сидевший в засаде напал на грузин с тыла, и они были разгромлены. Встретив в Грузии лесные и горные дороги, труднопроходимые чащи, монголы не стали углубляться в страну. Повернули обратно в Азербайджан. И тогда были разрушены Марага, Байлакан, Ардабиль, Сараб, и Нахичеван. Нахичеваном владел Хамуш, его глухонемой сын, он вышел к ним с повинной и тогда монголы прекратили разбой и выдали ему деревянную пайцзу [52].