Во-первых, и после Февральской революции, и после Октябрьской последовали массовые амнистии, причем свободу получали как политические, так и уголовники. Советская власть достаточно долго полагала, что уголовники с дореволюционным стажем – это меньшие враги, чем контрреволюционеры, или вообще не враги, а «социально близкие», «социальные попутчики» на дороге в светлое будущее. Дело в том, что еще до 1917 года политическое и уголовное подполье России постоянно пересекались и даже помогали друг другу. Стоит вспомнить хотя бы такой пикантный факт: часть бюджета большевиков составили деньги, добытые эксами – т. е. банальными грабежами и разбоями. Разные нелегальные партии активно контачили и с контрабандистами. Наконец в тюрьмах и ссылках политические сидели бок о бок с уголовниками, поэтому поток взаимомиграций был, конечно, неизбежен. Стоит отметить, что в революционном угаре было уничтожено много полицейских архивов. Удивляться этому обстоятельству тоже не стоит. Часто офицеры уголовной полиции, не занимаясь специально разработкой политических, получали, тем не менее, от своей агентуры любопытную информацию компрометирующего характера, в том числе и о тех людях, которые в 1917-м заняли большие посты. Один, скажем, был кокаинистом, другой – пассивным педерастом, третий работал на связи с сыщиками, четвертый участвовал в обмене награбленных денег на валюту… Всю эту компру нужно было как-то срочно уничтожить, поэтому были сынициированы вспышки «народного гнева», от которых загорались полицейские участки, и в благородном очистительном пламени исчезали, порой навсегда, имена, клички, судимости…

Уголовный мир раскололся. Часть его (малая) действительно пошла на службу советской власти, другие же просто поняли, что пришел их час. Человеческая жизнь в Питере 1917 – начале 1918 годов стоила сущие пустяки. Преступная элита, специализирующаяся на сложных аферах, стала покидать город, а главными уголовными темами стали уличные разбои и самочинки – самочинные обыски, производимые у зажиточных людей под прикрытием настоящих или, чаще, липовых чекистских удостоверений.{ Тема эта будет жить долго. Самочинные обыски в нашем городе были очень популярны в 1970-х годах – трясли тех, кто в настоящую милицию потом не обращался, боясь резонных вопросов от ОБХСС: как, мол, столько добра-то накопили, граждане потерпевшие… Но в 1970-е самочинки назывались уже по-другому – «разгонами».}

Вот несколько цитат из одного только номера «Красной газеты», от 23 февраля 1918 года:

Из этих цитат видно, что Питер жил в те дни интересной, насыщенной жизнью. Кстати, уголовные преступления совершали тогда не только представители взбесившегося охлоса, но и вполне приличные в прошлом люди. 24 мая 1918 года была раскрыта и ликвидирована банда самочинцев, которой руководил бывший полковник царской армии Погуляев-Демьянов. О количественном составе этой компании можно судить по таким впечатляющим цифрам: на штаб-квартире у грабителей было изъято 27 винтовок, 94 револьвера и 60 гранат…

Таких, как этот полковник, стали называть «бывшими». Большинство из них совершали грабежи, чтобы добыть денег на последующее пристойное существование в эмиграции, кому-то это удалось, а кто-то навсегда влился в уголовный мир. Приток этой свежей крови существенно обогатил бандитский Петербург того времени – «бывшие» были более образованны, более развиты, чем уголовники дореволюционного периода.

С другой стороны, за царскими уголовниками были традиции, налаженные каналы сбыта краденого и награбленного, отработанная методика залеганий на дно и т. д. Некоторые уважаемые эксперты считают, что именно в альянсах того времени «бывших» и старых профессиональных уголовников начал формироваться феномен российской организованной преступности…

Уличные разбои того времени стали проходить с выдумкой и некой чисто питерской изюминкой. В 1918 году в Петрограде появилась банда «живых покойников», или попрыгунчиков. Деятельность этой команды приобрела такой размах, что даже нашла отражение в классической литературе. Вот что писал об этой банде Алексей Толстой в романе «Восемнадцатый год» из знаменитой трилогии «Хождение по мукам»: «В сумерки на Марсовом поле на Дашу наскочили двое, выше человеческого роста, в развевающихся саванах. Должно быть, это были те самые „попрыгунчики“, которые, привязав к ногам особые пружины, пугали в те фантастические времена весь Петроград. Они заскрежетали, засвистали на Дашу. Она упала. Они сорвали с нее пальто и запрыгали через Лебяжий мост. Некоторое время Даша лежала на земле. Хлестал дождь порывами, дико шумели голые липы в Летнем саду. За Фонтанкой протяжно кто-то кричал: „Спасите!“ Ребенок ударял ножкой в животе Даши, просился в этот мир».

Банду попрыгунчиков возглавлял некто Иван Бальгаузен, уголовник с дореволюционным стажем, больше известный в своей среде под кличкой Ванька-Живой Труп{ Кстати, похожая кличка была еще до революции у одного питерского грабителя, орудовавшего в районе нынешних Пороховых; его звали Павлушка Покойник.}. Бальгаузен встретил Октябрьскую революцию с пониманием: тут же напялил матросскую форму и начал «экспроприацию экспроприаторов». Однако самочинами в то время в Петрограде занималось столько разного серьезного народу, что конкуренция в этой сфере постепенно становилась опасной для жизни. А стрелять Живой Труп не любил. Хоть и приходилось ему порой обнажать ствол, но к 1920 году на Бальгаузене висело всего два покойника (не живых, а самых настоящих мертвых), что по тем крутым временам было просто мелочью. У Ваньки был приятель – запойный умелец-жестянщик Демидов, который в перерывах между загулами сделал страшные маски, ходули и пружины с креплениями. Жуткие «покойницкие» саваны сшила любовница Бальгаузена Мария Полевая, хорошо известная охтинской шпане под кличкой Манька Соленая. Сама идея пугать суеверных прохожих до полуобморочного состояния, кстати, была ненова. Еще до революции ходили смутные слухи о подобных ограблениях, но, безусловно, заслуга Живого Трупа в том, что он запустил методику на поток. Численность попрыгунчиков в разное время колебалась от пяти до двадцати человек, а возможно, нашлись и подражатели, так сказать плагиаторы идеи. К марту 1920 года за «живыми покойниками» числилось только зарегистрированных эпизодов более сотни, а ведь многие жертвы в милицию или ЧК не обращались, боясь, что там их могут вообще расстрелять как социально чуждых, – бедняков, как известно, грабят намного реже, чем людей более-менее обеспеченных… Получалось, что попрыгунчики ходили на разбой как на работу. Нечасто, согласитесь, уважаемый читатель, встретишь такую преданность любимому делу!