— Что это за плагиат?

— Ну что поделать, в этой истории тоже была любовь, и были голуби. Повесть мы назовем «Любовь и голуби». Или, если хочешь, «Любовь энд голуби». Или, чтобы совсем уже обойти закон об авторском праве, — «Повесть о любовном томлении и голубиной стае». Итак.

— Дело было в Баку весной 1975 года, — начал Караев.

— Какой ужас — меня еще на свете не было.

— Я и мой приятель Али маялись от безделья или, вернее, коротали время, оставшееся до ужина. Разглядывали прохожих…

…Али сказал, указывая куда-то вниз:

— Я бы ее проводил.

Ислам приподнялся на локте, посмотрел в указанном направлении и увидел женщину, переходящую дорогу.

— Старая, — сказал он.

— Ты глупый мальчишка, — снисходительно заметил Али, — и ничего, подчеркиваю, ничего не понимаешь в женщинах: конечно, она старовата, ей лет тридцать, не меньше, но это же самый кайф. Знаешь хохму? Один другому говорит: «Немножко денег — и я достану тебе самую сексуальную женщину на свете». Тот платит и получает семидесятилетнюю бабушку, и при этом слышит: мол, у нее лет тридцать уже не было мужчин, представляешь, сколько страсти в ней накопилось!

Али захохотал и стал двигать плечами, подражая походке женщины.

— Не смешно, к тому же она худая.

— Кто, бабушка? — недоуменно спросил Али.

— Эта тетка внизу, — пояснил Ислам.

Нет, все-таки ты безнадежен, — огорчился Али, — разве ты не знаешь поговорку: «Носить надо чарых,[5]а любить надо худых»?

Ислам достал из кармана пачку «Интер» и протянул Али. Тот щелчком выбил сигарету, закурил и замолчал.

— Может, и мне дашь прикурить? — язвительно спросил Ислам.

— Извини, склероз начинается, — сказал Али и пояснил: — Склероз — это старческое слабоумие, если ты русский плохо знаешь, — и ухмыльнулся, потому что сам говорил по-русски хорошо, но с жутким акцентом и часто путал слова. И вообще, он был даже не азербайджанец, а лезгин.

— Это я-то плохо русский знаю? Да меня, если хочешь знать, везде за русского принимают, даже на нервы действует, — возмутился Ислам.

Али не ответил, откинулся на спину и стал мастерски пускать табачные кольца. Они лежали на крыше трехэтажного здания, в котором размещалось общежитие профтехучилища. Лежать было не очень удобно, поскольку кровля была крыта по-современному, шифером, а не залита киром, и поката. Поэтому, чтобы не свалиться, они упирались ногами в железную ограду, идущую по периметру крыши.

— Только май месяц, а солнце уже печет, что летом будет! — сказал Ислам.

— Летом будет жарко, — уверенно заявил Али. Ислам посмотрел на него и заметил:

— До чего же ты умен, каждый раз удивляюсь.

— А у нас в семье восемь человек детей, — гордо сказал Али, — и все такие.

— Ничего себе, восемь человек, пахан твой маму совсем не жалел! Разве можно такую нагрузку давать?

— Это не нагрузка, это любовь, а от любви бывают дети, чтобы ты знал, — ответил Али. И добавил: — Жрать хочется, умираю уже, а до ужина еще целый час.

— Кури, легче станет.

— Черта с два, мне от сигарет еще больше жрать хочется. Он приподнялся на руках и сел, озирая окрестности, затем воскликнул:

— Смотри, Виталик к чувихе клеится.

Ислам тоже сел и стал смотреть. За небольшим пустырем стоял жилой дом, вдоль которого, держась от девушки на расстоянии, шел Виталик, сосед Али по комнате.

— Он ее уже неделю фалует, — сказал Али, — у нее брат голубятник, его Черемисин знает.

— Сколько времени? — спросил Ислам.

— Полшестого.

— Пойдем на ужин.

— Еще полчаса.

— Погуляем.

— Ну, пойдем, — согласился Али.

Через смотровое окно влезли на чердак, хрустя ракушечником, которым был засыпан пол, пробрались к люку и по железным скобам спустились на лестничную клетку.

В общежитии преобладали два вида запахов: в помещениях пахло соляркой, оттого, что ею часто протирали полы, застеленные линолеумом, для блеска, а на лестничных клетках — мочой, поскольку там находились вечно засоренные туалеты.

Друзья проследовали на первый этаж, прошли мимо комнаты дежурной по общежитию, где сидела Эльза, одинокая бездетная женщина не первой молодости, бывшая предметом вожделения обитателей общежития. Что не замедлил подтвердить Али, который при виде Эльзы тут же застонал, положа руку на сердце. Эльза улыбнулась и погрозила ему пальчиком. Ей, безусловно, было приятно внимание мальчишек, которые как только не называли ее: и пери,[6]и джейран, и мелеке.[7]Она притворно сердилась и говорила: «utanyn»,[8]впрочем, Али трудно было причислить к мальчишкам: в семнадцать лет он уже обладал мощным мужским торсом, правда, фигуру несколько портили непропорционально короткие ноги.

— Пойдешь с нами ужинать? — галантно спросил Али. Эльза ослепительно улыбнулась, показав все свои вставные зубы:

— С удовольствием, мальчики, в какой ресторан вы меня поведете?

Али криво улыбнулся и сказал:

— Вопросов больше не имеем.

Повернулся спиной к смеющейся Эльзе и вышел на крыльцо. За ним, ухмыляясь, шел Ислам.

— И ничего смешного, — сказал Али и добавил: — Между прочим, ее сам коротышка харит, а кто я такой рядом с ним!

— Это вряд ли, — заметил Ислам. — Коротышка моложе ее, на что она ему?

Коротышкой называли директора ПТУ, маленького и толстого Ибада Ибадовича.

Али открыл было рот, чтобы возразить, но тут увидел Виталика, сидевшего на скамейке возле крыльца.

— Э-э, — удивленно воскликнул он, — токо что тебя с крыши с телкой видели, а ты уже здесь сидишь.

— Я напрямик, по пустырю, — объяснил Виталик, — и через забор. На ужин идете? Я с вами.

За зданием находилась волейбольная площадка, и рядом — футбольное поле, через которое живым ручейком тянулись учащиеся занимать очередь на ужин. Из группы болельщиков отделился один человек и подошел к ним. Это был второй Виталик, Большой, как окрестил его Ислам, чтобы не путать с другим Виталиком, хотя роста они были одинакового. Виталик Большой, юноша плотного телосложения, уступал в силе только Али, тогда как Виталик Маленький был худ до неприличия, кожа да кости. Но при этом имел длинные мускулистые руки, в драках наносил удары такие сильные и быстрые, что приводил в недоумение противника.