— Да, она отдает глаза, волосы, руки и слезу, — перечислял я механически, охваченный грустью.

— Но так бывает не только в сказке. Твоя матушка поступила бы совершенно так же, сынок, — надтреснутый голос дядюшки Андерсена словно успокаивал меня. — Молодость и плотское желание распустились в тебе словно огромные цветы, выросшие из одного корня. Радость тому, кто их видит… — старик сделал небольшую паузу и провел тростью мне по лицу. — Но умелый садовник беспокоится и оберегает оба цветка, способные погубить друг друга своей красотой. Смекаешь, приятель?..

Сказочник заглянул мне в глаза, и я не знал, смеяться мне над его словами, как над выдумкой, или плакать. Я ответил на его взгляд серьезно и спокойно. Старик по-клоунски заприседал, и я испугался, что он завалится набок или рассыплется в прах, но он вдруг снова заговорил.

— Подумай про эти два цветка, да будет тебе известно: если один завянет, завянет и второй. Так-то. Ну да Бог с тобой, — с этими словами он отвернулся и направился к двери, которая опять отодвинулась куда-то назад, вместе со стенами. По мере приближения к ней дядюшка Андерсен становился все меньше и меньше, пока не дошел до порога. После чего он открыл дверь и исчез.

Я почувствовал приятную прохладу — мама сидела рядом со мной на кровати, положив руку мне на лоб. Стоило открыть глаза, она сразу спросила, не голоден ли я. Но я попросил прочесть вслух «Историю одной матери». Лишь утром следующего дня я сообразил, что Эсти на тот момент в комнате уже не было.

Три дня спустя уже можно было вставать, и я, хорошенько закутавшись, проводил маму на поезд. По возвращении с вокзала первым делом направился на квартиру к Эсти, но там мне сказали, что накануне она съехала неизвестно куда.

На первых порах грустно было возвращаться по вечерам домой в одиночку. Иногда я подолгу стоял на улице в ожидании, что Эсти все-таки придет. Но она не пришла, и больше я о ней ничего не слышал.

Чародей, мужчина за тридцать, с очень грустным, детским и морщинистым от большого количества опиума, сигарет и поцелуев лицом, умирал на заре в пепельную среду. Даже не знаю, на пиру ли это было, или в бальных залах. Но только он, бедняга, сидел в маленькой нише совсем один. Сомнений быть не могло — когда встанет солнце, он уже отойдет, и он сам хорошо это понимал. И не переживал из-за этого.

Конечно, чародей перепробовал разнообразные чары, и, в конце концов, уже даже на самом себе — а тут ведь самая большая доля риска. Но ничего не вышло, и в пепельную среду, потерпев столь обидное поражение, ему приходилось прощаться с жизнью. Он повалился на два стула у стола и закрыл глаза.

Первым пришел его отец, приятный, сильный широкоплечий человек с твердой походкой и волосами, едва тронутыми сединой.

— Я же предупреждал тебя — не принимай опиум, он тебя погубит. Взгляни на меня, мне пятьдесят лет. И я жил по-другому, совсем по-другому.

Его мать, бледная, давно уже умершая женщина, уткнувшись лицом в носовой платок и, рыдая, прижимала к себе голову чародея.

— Сынок, почему ты не захотел жить, как положено! Женился бы… Вот теперь помираешь, как какая-нибудь бродячая собака. А жена закрыла бы тебе глаза. Я, как ты видишь, не могу этого сделать, я уже умерла. Где теперь все те женщины, что тебя любили?

— Я сам никого из них не любил, — ответил чародей, — да и вообще не хватало мне еще помереть тут перед женщинами.

Едва передвигая ноги, подошла и бабушка чародея — старая женщина в чепчике и очках. В одной руке она несла шерстяные клубки, в другой — клетку с канарейкой, а в кармане у нее было вязание — носки для чародея.

— Я тебя обмою, и сегодня же довяжу тебе новые носки, в которых тебя похоронят.

Бабушка очень любила чародея. Пожалуй, даже больше всех других внуков. Она так отчаянно плакала, что ей пришлось снять очки. Но вскоре ее вытеснила толпа женщин, которые недавно прибыли и теперь толкались вокруг умирающего.

— Ну, на том свете еще увидимся, — сказала бабушка, засунула под мышку клубки и клетку с канарейкой и ушла, бормоча молитвы.

Женщины ходили на цыпочках вокруг умирающего чародея, рассматривали его, а те, кому было что сказать, — говорили. Например:

— Бедняга, скоро его синие глаза остекленеют.

— А эти красивые ногти отвалятся с его изящных женственных рук.

— Простите, — сказала какая-то женщина, — но у него всю жизнь были карие глаза!

— И сильные, мускулистые руки!

— Поэтому он умел так жарко и крепко обнимать.

— Неправда, он всегда обнимал мягко и слабо, как женщина.

— Когда я сидела у него на коленях, я чувствовала себя так спокойно и надежно — так бы сидела и сидела, целыми днями.

— Я никогда не сидела у него на коленях. Это он сидел у меня на коленях.

— Он был прямым и немногословным, но был так страшен в гневе, что лучше было не попадаться ему под руку.

— Вы ошибаетесь, он был мягким и приятным в общении, и я никогда не слышала, чтобы он повышал голос.

Так женщины говорили об умирающем чародее, и о том, каким разным он представал перед ними и как совершенно по-разному себя с ними вел.

— Идите отсюда, — сказал чародей. — Уходите, пожалуйста, ваши старые лица меня угнетают, к тому же уже несут мой гроб.

И действительно, уже несли гроб. Это был красивый металлический гроб, отец чародея заказал его за двести двадцать пять форинтов. Широкие жесты были у них в роду.

— Мой сын обойдется мне в копеечку, — сказал отец чародея похоронному агенту, — но я все же раскошелюсь, пусть у него будут красивые похороны.

Чародей быстро причесался, глядя в маленькое карманное зеркальце, сложил губы в высокомерную улыбку — с таким выражением лица он нравился себе больше всего — и послал какого-то мальчика за чистым воротничком и манжетами. Тем временем, он осмотрел похоронное покрывало, и перочинным ножиком отпорол с него серебряные кружева, которые показались ему возмутительно безвкусными. Затем прибыли воротничок и манжеты. Он заменил ими старые, торопливо уселся в гроб, и, насвистывая, хотел было улечься на шелковые подушки, как вдруг прибежала девушка в платочке, плачущая и раскрасневшаяся.

Опираясь на локоть, чародей приподнялся, потому что ему вдруг пришла мысль, что это была единственная девушка в его жизни, которую он любил. Он немного удивился, ведь дело было уже давно, лет пять-шесть назад — а девушка совсем не изменилась. На ней была короткая юбка, и ее симпатичное лицо не состарилось, как у остальных женщин.

— Наконец-то хоть одно молодое лицо, — поприветствовал девушку чародей. — До чего же приятно перед смертью еще раз увидеть красивую молодую женщину.

Девушка не рассердилась на него за это лицемерное и нетактичное замечание. Она наклонилась, обняла его и стала упрашивать подняться из гроба.