— Николай Николаевич, я прежде так же думал, как ты. Заткнуть бы глотку журналюгам — и баста. Теперь так не думаю… Политику делают политики. Войну выигрывают или проигрывают военные. Журналисты делают своё: врут, издеваются, славословят, пишут правду. У них служба такая.

— Куда ты клонишь, Пал Василич? — насторожился милицейский генерал.

— Нет ничего проще какую-нибудь мандавошку из газеты, как ты выражаешься, прижать к стенке в подъезде. Она обсикается и закроет рот… Или репортера какого-нибудь по башке хряпнуть, чтоб умолк навсегда… А ты, если храбёр, мафию победи. Воров в законе, казнокрадов… Что? Не получается? Тогда и на журналистов не накатывай! Они свое дело делают. Менее подлое и поганое, чем московские чиновники… Я не только к тебе обращаюсь. Нам, всем людям в форме, говорю.

III

Павел Ворончихин проводил в Моздоке совещание начальников штабов соединений. Его взгляд лег на карту Чечни, побежал по дороге в сторону Шали, ушел на Ведено, споткнулся о Шатой. Несколько дней назад Павел под Шатоем попал в засаду, когда выезжал в артдивизионы, стоявшие у предгорий на юге Чечни. На дороге, которую только что прошли дозорные, откуда ни возьмись вырос отряд боевиков и устроил перекрестный огонь. Взвод охраны на БТР заслонил и увел Павла из-под удара. Возможно, кто-то охотился на него, кто-то передал боевикам, что он поедет этой дорогой, не воспользуется вертолетом.

Павел самолично проверял некоторые огневые рубежи, бывал в полковых штабах, дорабатывал операции «на месте». Иногда он делал это ради того, чтобы каждый офицер, рядовой и даже разболтанный наемник знали, что рядом с ними — генерал, что рядом с ними тот, кто берет на себя ответственность, кто готов выслушать просьбы и жалобы, кто спросит по высшей строгости.

Сейчас, перед картой Чечни, Павлу показалось, что где-то в извивах этой карты, в тонких синих змейках рек, коричневатых разводах, где отмечены отроги гор, в лесистых равнинах затаилась смерть, его смерть. Но он, не храбрясь перед нею, все ж ее не боялся.

— Товарищи офицеры, сейчас особо опасный участок — граница с Грузией. Туда боевики уходят и оттуда приходят…

Его прервал звук сотового телефона. На таких совещаниях офицеры отключали сотовые телефоны. Сейчас телефон звонил у его адъютанта. Павел строго взглянул на адъютанта, который, прикрыв трубку рукой, кому-то отвечал. Наконец, адъютант негромко и недоумевающе сказал Павлу:

— Это ваша жена, товарищ генерал…

— Что? — изумился Павел. — Что за выдумки? — Он взял трубку, решительно и холодно произнес:

— Слушаю!

— Паша, это я…

Павел вышел из кабинета.

Через некоторое время он вернулся в кабинет побледневший, суровый и в то же время растерянный.

— Продолжим, товарищи офицеры. Нам нужно разработать меры по уничтожению боевиков в горных районах. Боевиков выдавили с равнинной Чечни, но в предгорьях Кавказа… — Он говорил по существу, но все догадались, что звонок сбил его с колеи.

Мария никогда, никогда-никогда не звонила Павлу в штаб округа или группировки. Она и прежде не беспокоила его в часы службы. Теперь связь стала другой. Все обзавелись мобильными телефонами, но и личным телефоном, который находился у адъютанта, она воспользовалась лишь однажды. Сейчас.

— Я прошу тебя приехать. По телефону ничего объяснять не хочу. В ближайшее время… — Голос Марии звучал как-то набатно, больно, раздражающе.

Павлу хотелось взорваться: что за ерунда, по телефону она, видите ли, сказать не может, экая секретница! Видишь ли: брось всё и приезжай! Что она, не знает, где он находится? Что-то бунтовало в Павле, но другая сторона рассудка взвешенно определила: произошло что-то небывалое, чрезвычайное. Тайна скрывалась в простом и твердом тоне, которым говорила Мария. Сейчас она была чином его выше…

— Паша, ты должен приехать. — С этими словами она оборвала разговор.

Совещание закончилось, Павел доложил командующему, что должен отлучиться на день по личным обстоятельствам. Летным транспортом Павла обеспечил его друг, генерал авиации Ситников.

— Зачем тебе самолет?

— Жена позвонила. Приказала прибыть в Самару, — усмехнулся Павел.

— Неужели не призналась, в чем дело?

— Нет, — буркнул Павел. — Она у меня молчунья… И дочь в нее.

— Слушай, — вдруг рассмеялся Ситников. — У меня был такой же случай… Правда, с первой женой… Мы на окружных учениях… В командировке. На Кольском полуострове, а она мне звонит из Ленинграда. Приезжай! Если не приедешь, всё, семьи не будет… — Ситников рассмеялся. — Я — к командиру. Выручай: так и так… Он поворчал, поворчал, но отпустил на пару дней. Я срываюсь. Лечу в Питер. На такси из аэропорта — домой. Вбегаю… Она стоит посреди комнаты. Вся расфуфыренная. Духами разит. И стол накрытый. С коньяком. С шампанским… Я ей: «Ты чего?» — Ситников изменил голос, изображая свою взбалмашную благоверную: — «Поцелуй меня, Миша… Сил нет терпеть и ждать тебя… А потом уезжай!» Приперло бабу… — Ситников рассмеялся. Павел только хмыкнул.

На другой день он был в Самаре, дома.

Мария встретила его сдержанно. Улыбнулась. Поцеловала пусто, дежурно в щеку. Она была повязана в темный платок, глухо, закрыв полностью шею, так же, как повязывались мусульманские женщины… Павел не помнил, чтобы Мария так повязывалась, да и вовсе платков темных он у нее не помнил, — а может, не замечал. Но поразил его не платок, не одежда Марии, а ее худоба и блеклость. Казалось, у нее совсем нет бровей и ресниц, неизвестно, есть ли волосы, из-под платка их не было видно. Лицо жены выглядело бескровным, голым и поразительно худым, будто проваливающимся…

— Что случилось? — сказал Павел, пробираясь взглядом в глубь ее глаз.

— Пойдем на кухню. Я напою тебя чаем и все тебе расскажу, — улыбнулась Мария. Улыбнулась так, что от ее бледных, почти слинялых губ повеяло холодом.

— Где Катя? — спросил Павел.

— Катя в институте, — ответила Мария. — Сережа прилетит на этой неделе из Хьюстона.

— Ты его вызвала?

— Да.

Павел отхлебнул из чашки чай, поднял глаза на жену. Она дотянулась до его руки, погладила. Пальцы у нее тоже были бесцветны и холодны.

— Спасибо, Паша, за то, что ты здесь, — сказала Мария. — Я должна тебе это сказать сейчас. Если бы ты не приехал, я не сказала бы тебе этого никогда.

Павел молчал, не вклинивался, не перебивал, даже дышал как-то особенно, беззвучно, и сидел не шевелясь. Мария говорила:

— Мы познакомились с тобой в поезде. Ты сразу сделал мне предложение. Я, конечно, не любила тебя тогда. Я не знала тебя… Но там, в поезде, ты показался мне самым одиноким и несчастным человеком на свете…

Павел почувствовал, что наливается краской, потупил голову.

— Сердце у меня шевельнулось. Я согласилась. Потом приехала к тебе невестой в часть… — Мария помолчала. — Увидев тебя в части, я даже подумывала убежать обратно. Ты ведь сгоряча сделал мне предложение…