Дверь с медной начищенной ручкой и колокольчиком оказалась не заперта, и, толкнув ее, они очутились в сенях. Здесь было прохладно и темновато. О ведро бы не споткнуться, подумал Илья, обычно оно тут гнездится. Ведра, однако, в сенях не встретилось, зато лежали стопки книг, перевязанные бечевкой. В полумраке тусклым золотом отсвечивали корешки. Грамотное место.

— Идите, идите, — почему-то шепотом подсказывал отрок.

Илья толкнул следующую, слегка заскрипевшую дверь и перешагнул порог. Полная, сгущенная прямо темень. И какое-то в ней явное шевеление, движение, шорохи.

— Есть кто? — спросил Илья, протянув руки вперед.

Вспыхнул свет — Илья зажмурился, успев заметить под потолком роскошную люстру в виде красного цветка — и тут все кинулись на него. Они хохотали, обнимали, тормошили, висли, целовали — и все они были здесь и нынче, на этой странной братской перекличке — повзрослевшие, выросшие и не изменившиеся — бесшабашные братья Волокитины, Доезжаев, Карякин, Михеев, Пименов, Савельев, Телятников, красуля Лиза Воробьева, умненькая Милушкина, хохотушка Попова, роковая отроковица Федотова Капитолина и все, все…

— Пропустите меня к нему, — растроганно гудел громадный Евпатий.

И староста 10-го «В», брат Ратмир — стоял чуть в стороне и счастливо улыбался. Все кричали наперебой:

— А мы ждали-ждали вас!

— Ух как ждали!

— Заждались уже!

— Это я его привез! — прыгал вокруг Савельич.

— А помните, вы нам на стереометрии листопад описывали и, не в силах сдержаться, на стол залезли, будто вы дерево под ветром, — и листья разбрасывали… Незабываемо!

— А еще помните, как…

— С пришествием, Илья Борисович, — негромко сказал Ратмир. — С возвращением.

Ратмир — так же волосы охвачены кожаной лентой, та же улыбка, но курчавится светлая бородка, но широкие плечи не мальчика, но вожака…

Илья достал из рукава своей холщовой хламидки стилет, протянул Ратмиру:

— Твой кладенец, дареный. Помог.

По лезвию волнисто шла гравировка: «Учитель, воспитай».

Ратмир повертел железяку в руках, засмеялся:

— Да, здесь он не нужен. Разве что книги закладывать.

— Жрать же охота, братцы! — просяще взревел Евпатий. — Скорей сменяйте рубище, отец учитель, и — за стол!

— А что это за дом? — спросил Илья, оглядываясь. — Кто здесь живет?

— Вы, — сказал Ратмир. — Это ваш дом, Илья Борисович. Спальня с книгами наверху.

По витой деревянной лесенке, подобрав рубаху, прыгая через ступеньки, Илья поднялся на второй этаж. Вот так спаленка! Полукруглое огромное окно от пола до потолка, широкая застеленная кровать, на спинке ее — его новая одежда. Вроде изо льна — мягкая, невесомая, оттенка светлой травы. Полки темного дерева, гладкие, уставленные сладкой отрадой книг. За окном — лес, верхушки елей, вечернее небо с нечаянными птицами. На резном письменном столе возле окна — ваза с камышинами, к ней прислонена открытка с изображением раскрывшегося красного цветка и надписью: «Добро пожаловать на Кафедру!» Рядом с плетеным креслом ждали его легкие кожаные сандалии песочного цвета. Он облачился в лен. Застежка сандалий сама прилипла — не надо было совать в дырочку крючок. Прильнула, усмехнулся Илья. Ждали меня, это надо же, поразительно. Помнят, пекутся. Ну что ж, пора на ужин, раз невтерпеж. Иду. Было почему-то удивительно приятно спускаться по светлым кедровым ступеням лестнички, рукой ведя по полированным перилам. Внизу уже раздвинули и накрыли стол — он имел форму «щита пращуров», как подобает. На скатерти были вышиты красные цветы с синими глазами на лепестках. Красиво. Стояла простая деревянная посуда, из фаянсовой супницы поднимался пар, белели салфетки, люстра брызгала именинным светом. Все чинно сидели и с удовольствием смотрели, как Отец-Учитель спускается сверху к ним. Разрумянившаяся Капитолина Федотова встречала его ласковым поклоном:

— Добрых сумерек, душа Учитель! Пожалуйста, вечерять с нами.

Савельич встрял:

— Отведать простова блюда — щи, каша да фрикасе!

Илья сел за стол между Ратмиром и неотразимой Лизой Воробьевой. Она лукаво улыбнулась и повязала ему салфетку. Илья повертел головой, разглядывая изобилие. Жареные птицы распластались на блюдах, раздвинув ляжки, чтобы видны были орехи и плоды внутри. Рыбы скалились громадные с колючими спинами и веерами возле ушей. Евпатий, привстав, принялся серебряным тесаком разрезать дичь с хрусткой корочкой.

— Тимоха! Полежай! — позвал Ратмир. — Сделай милость, медун, сперва осмотри как врач Илью Борисовича. Правильность питания там… Мясо белое или красное, рыбу жирную или постную… Хлеб с отрубями ли… Цветность овощей…

Тимофей Полежаев — сухощавый, серьезный, с нескладным носом — неторопливо вылез из-за стола и подошел к Илье. Илья хорошо его помнил — он сроду в гимназии возился с песцами, соорудив из парты живой уголок, забинтовывал им лапки, изучал срезы коготков… Потом та-акие железные когти заделал, что беляевские мужики по дрова в Лес боялись заходить! Он был от природы медун — мог многое, в том числе и целить.

Тимофей прикоснулся сухими тонкими пальцами к запястью Ильи. От пальцев шло тепло, они вслушивались.

— Хороший гул, — одобрительно сказал Полежаев. — Однако внутренние жилы у вас вздулись. Почки набухли. Печень скомкана. Пузырь каменистый. Бегаете много — организм за вами не поспевает. Да и сюда прыгнули рисково — все-таки «калитка» без тренировки не шутка…

— У меня, братцы, всегда после нее фурункулы лезут, — пожаловался Еремей Карякин.

На него зашикали:

— Да погоди ты… Да они у тебя с шестого класса лезут… Еще целоваться лез… Эй, дайте Тимохе обследовать как следует… Тише!

— Осмотр закончен, — объявил Полежаев. — Вам отдохнуть надо, Илья Борисович. Стряхнуть былое. Свежий воздух, спокойный сон, размеренность приема пищи. Чтение легкого. Прогулки… Я вижу — светлые пятна у вас впереди преобладают.

— Спасибо, — сказал Илья.

Со всех сторон посыпалось:

— Вот спасибо, медунец, облегчил волненья! Исстрадалась душенька!

— Давайте, отец учитель, спрыснем прибытие на Кафедру!

— Погнал! Сначала предлагаю за здоровье, за встречу, за все приятное и славное, за вечный 10-й «В»!

— Попробуйте нашего вина, Илья Борисыч… Можно, медун?

— Нужно. Тем более не ведро же. Бокальчик не повредит.

— Тостую: о, о. Учитель! Вы вставляли себя в стаю волчат и учили считать при свечах и лучине. Вы были нашим факелом в пещере школы. Горящими пугали головнями! Счастливы встретить вас на Кафедре! Снимите в результате суму странствий и омойте ноги прохладой отдыха!

— Речисто ляпнуто. Еще добавь — лед приложить…

— Отдохнете немного, Илья Борисович, погуляете, нащупаете равновесие.