Проснувшись до рассвета, я обнаружил, что огромный Уайтхолл погружен в задумчивое безмолвие, в размышления о бренности бытия. Просители и плакальщики разъехались, а очевидцы и стражники удалились на покой; солнце еще не встало. Смерть вступила в свои права, смерть правила королевством.

Что же поделывают сейчас искатели завещания? Нашли ли они его? Каково его содержание? Может, они разбежались, чтобы сообщить последние новости? Или решили придержать их до поры, как проигрывающие картежники козырь в надежде на чудное спасение, на благосклонность фортуны? Сами разворачивают ее скрипящее колесо? С них станется.

Я пошел в королевские покои. Теперь придется стучать — Гарри уже не мог радушно принять мою персону. Капитан лейб-гвардейцев остановил и обыскал меня.

— Какому безумцу вздумается идти с оружием к мертвецу? — спросил я скорее удивленно, чем сердито.

— Не забывай, что злодеи только и мечтают осквернить королевские останки, — ответил он. — За прошедший час у жаждущих проститься с королем я изъял не только горящие светильники, но и множество серебряных спиц, ножей и хитроумных инструментов для вырезания сердца. Некоторые придворные явно связались с нечистой силой… иначе как же они узнали о кончине короля? О ней пока не объявили, опасаясь, что французы, узнав о нашем смятении и расстройстве, опять начнут войну. А Совет соберется только сегодня вечером.

— Зачем?

— Будут, небось, обсуждать церемонии похорон и оглашения завещания.

— Значит, им удалось найти его?

— А что, разве оно потерялось?

Он выглядел смущенным.

Что ж, именно так они могли заявить. Завещание потеряно. Или король не успел дописать его. Тем самым, выиграв время, советники дополнят его выгодными им распоряжениями. О боже, в стране воцарится хаос!

— Мне ничего не известно ни о завещаниях, ни о совещаниях, — произнес я самым угодливым тоном, — я хочу лишь отдать дань уважения и помолиться о спасении души возле моего покойного короля. Скажите мне, где он сейчас?

— В королевских покоях. Церковь еще не успели подготовить для траурного приема. И пока он будет покоиться при полном параде здесь, — пояснил капитан, пропуская меня.

За остаток ночи с Хэлом успели кое-что сделать: тайно перенесли из опочивальни, изъяли внутренности и пропитали целительными растворами. Сейчас его тело, набальзамированное восточными снадобьями, лежало в каком-то хлипком гробу. Его накрыли тяжелым черным бархатом. И водрузили на шаткие подпорки. Никто не готовился к такому исходу. Государственной изменой считалась сама «мысль о возможной смерти короля», поэтому никто не позаботился даже о самом простом похоронном реквизите. Подставка гроба выглядела ужасно ненадежной, но никто не мог заблаговременно сколотить ее из-за боязни быть уличенным в измене — тайные агенты, оставшиеся от армии Кромвеля, были вездесущими.

По залу струились солнечные лучи. Я коснулся нелепого подобия гроба. Все здесь выглядело на редкость топорным, лишенным и намека на величие. И я тут не мог помочь ни словом, ни делом. Выходит, я лишь присоединился к толпе любопытствующих. Отвращение к самому себе заставило меня уйти.

* * *

Позднее мне рассказали, что «чиновники» (какие чиновники?) устроили все с подобающим пафосом. Вокруг гроба установили восемь свечей, провели мессы и погребальные обряды, а капелланы и советники присутствовали на продолжительных бдениях.

За стенами дворца, где никто не ведал о таком официальном почтении, королевство трепетало, а солдаты из кожи вон лезли, изображая моральную стойкость. Нет, не стоит быть слишком циничным. По правде говоря, все службы провели должным образом, а девятилетнему королю обеспечили надежную защиту… особенно от старших сестер, которые заявили о своих правах на трон.

* * *

Тут уместно будет сделать небольшое отступление ради комментариев к противоречивым версиям «очевидцев» событий, якобы происходивших у смертного одра. Согласно протестантской версии, король Генрих мечтал создать великое просвещенное государство, в котором победит обновленная религия. В рамках данной интерпретации Генрих намеренно приставил к Эдуарду протестантских наставников и поделился своими планами с Марией, призвав ее к своему смертному ложу и сказав: «Будьте матерью Эдуарду, на вид он еще совсем ребенок». Приобщившись к святости на пороге смерти, он поручил Марии защищать брата, уничтожил Говардов, ибо эти католические сорняки могли лишить солнечного света росток религиозной приверженности Эдуарда, и назначил управляющий совет, дабы юного короля до достижения им зрелости опекали наставники и защитники. Генрих предусмотрительно вычеркнул смутьяна Гардинера как из списка советников, так и из своего завещания. «Этот упрямец слишком своеволен и не годится в учителя моему сыну, — будто бы проворчал король. — Несомненно, если бы я включил его в завещание, то он обременил бы всех вас и никто не сумел бы укротить его норов. Даже не знаю, как мне удавалось направлять его деяния в нужное мне русло. Вам с ним никогда не совладать».

Он вызвал к себе Кейт и, держа ее за руку, утешительно сказал: «Такова Божья воля, любимая, нам суждено расстаться, но я прикажу всем придворным почитать вас и обходиться с вами так, словно я по-прежнему жив; а ежели вы пожелаете вновь вступить в брак, то, согласно моему повелению, за ваши былые заслуги вы можете распоряжаться впредь всеми вашими драгоценностями и украшениями, вам будет пожизненно назначено содержание в семь тысяч фунтов». Рыдающая Кейт ничего не смогла ответить, поэтому он разрешил ей уйти. Таким образом, мудрый и наделенный даром предвидения король тщательно прополол свой сад и, оставив его на попечение лучших садовников, испустил последний вздох, пребывая в смирении и довольстве.

Католическая версия, разумеется, совершенно противоположна. Таинственный очевидец сообщает, что король, терзаемый угрызениями совести и пожираемый чувством вины, проводил свои последние часы в опочивальне, размахивая руками и требуя белого вина для причастия, потом вдруг поднялся с подушек и увидел призраков. «Все кончено! — воскликнул он. — Монахи, опять монахи!»

На самом деле обе истории выдуманы, хотя и трогательны.

А правда заключается в том, что Генрих, строя планы на будущее, старался обеспечить защиту Эдуарда. Он сожалел о былых заблуждениях и даже тосковал об утраченном традиционном мире, каковой сам же помог разрушить. Хотя все это уже не волновало его на смертном одре. В то время все его силы уходили на борьбу за существование. Философские вопросы являются роскошью, дарованной здоровым людям.

* * *

В течение пяти дней дворцовую церковь готовили для приема Генриха. И в этом траурном, темном и сыром храме он будет двенадцать дней покоиться в просторном и вполне приличном гробу, после чего его перевезут в Виндзор для погребения в капелле Святого Георгия. Народ почтительно заходил туда, чтобы выразить соболезнования. Правительство объявило о смерти государя — наряду с колокольным звоном и оглашениями — и озадачилось выбором лорда-протектора для юного короля. Полагая, что такая должность совершенно необходима для спокойного управления королевством, они изумились тому, что Генрих не учел этого в своем завещании. Можно даже подумать, говорили они, что он боялся сделать выбор из-за его возросшей подозрительности… или умственного повреждения. Неважно, они все устроят сами, сделают все то, что безумный король обязательно сделал бы, если бы пришел в сознание. Неудивительно, что их выбор пал на дядюшку принца, Эдварда Сеймура. Девять лет — пока Эдуарду не исполнится восемнадцать — Сеймуру предстояло быть протектором некоронованного короля и правителем Англии.