— А сколько вы проиграли, пока уточняли эти сведения, Мур?

Мистер Мур шагнул к двери.

— Могло быть и хуже, — входя в дом, сообщил он, причем настолько смущенно, что я сделал вывод — если хуже и могло быть, то лишь ненамного.

И все же, пусть даже и обошедшаяся недешево, новость о том, что те, кто внимательнее всего следил за делом — заядлые игроки, — сочли, что наши позиции не пострадали от сегодняшних выходок мистера Дэрроу, воодушевляла; и все мы, думаю, от этого смогли спать хоть чуть-чуть поспокойнее. Люциус лег последним — наутро ему предстояло давать показания относительно косвенных доказательств против Либби Хатч, и прежде чем отойти ко сну, он хотел убедиться, что во всем царит полный порядок. Впрочем, встал он тоже рано, и, спустившись вниз, я обнаружил, что он, опрятно одетый, расхаживает по заднему двору, бормоча что-то себе под нос и уже потея. Неизменно холодный как лед, когда дело касалось расследований и научных испытаний, он (как во многом и я) не выносил никакого прямого внимания толпы или чужаков, и, думается, все мы вздохнули бы чуть полегче, если бы свидетельствовать вызвали его намного более дипломатичного брата. Но приглашение Маркуса дало бы мистеру Дэрроу шанс намекнуть — если не объявить в открытую, — что обвинение преследовало его лично до начала процесса; сей факт, хоть и не являющийся, разумеется, ничем противозаконным, мог быть подан таким образом, что выставил бы нас в безнадежном положении.

И именно Люциус в самом начале одиннадцатого уже дал присягу и сел на место свидетеля, готовый рассказать все подробности о револьвере Дэниэла Хатча, который они с братом собрали за время нашего пребывания в Боллстон-Спа. В зале суда на сей раз царило иное настроение, вызванное присутствием новых лиц за столом защиты: там были доктор Уильям Алансон Уайт, невысокий молодой человек в очках, миссис Элизабет Кэди Стэнтон, выглядящая как нельзя лучше, и, наконец, странного вида тип, старавшийся компенсировать свои мало впечатляющие габариты, раздуваясь точно петух, — «доктор» Алберт Гамилтон, известный «эксперт» по баллистике. Доктор Уайт и миссис Кэди Стэнтон ограничились лишь самым формальным приветствием для тех из нас, с кем были знакомы, ясно дав понять с самого начала, что не согласны с тем, что мы затеяли; а натянутая атмосфера, на мой взгляд, мало содействовала спокойствию Люциуса. И все же он держался весьма достойно — сидел и ждал вопросов так, будто проделывал это каждый божий день.

На самом деле с вопросами мистера Пиктона детектив-сержант справился, как говорится, впечатляюще: он не упустил ни единой детали, не колебался с ответами и даже не потел — по крайней мере, не намного больше, чем все остальные в это жаркое, влажное августовское утро. Забавно, я даже гордился им, поскольку знал, как он ненавидит положение, в котором оказался; так было до самого конца свидетельских показаний, когда дела пошли несколько шатко.

— И еще немного подробностей, детектив-сержант, — объявил мистер Пиктон. — Вы сообщили нам, когда приблизительно из револьвера стреляли в последний раз, сколько выстрелов было произведено, каким образом всего две пули могли вызвать ранение сразу троих детей и сколь точно пуля, извлеченная из подводы Хатчей, совпала со стволом револьвера Дэниэла Хатча. Но не столкнулись ли вы во время обследования оружия с чем-нибудь, что могло бы навести вас на потенциальную догадку о том, кто стрелял из него последним?

— Да, столкнулся, — быстро ответил Люциус.

— И что же это было?

— Мы провели дактилоскопический тест. Мы сравнили полученные результаты с образцами, взятыми с предметов утвари, принадлежавших ответчице. Совпадение оказалось идеальным.

Мистер Дэрроу вновь пулей подскочил со своего места:

— Я протестую против этой линии допроса, ваша честь! Обвинение пытается применить улики, которые никогда не принимались американским судом, и, уверен, они это знают.

— Все верно, — заявил судья Браун, обращая уже привычный неодобрительный взгляд на мистера Пиктона. — Пока у помощника окружного прокурора не будет в распоряжении новых научных данных, подтверждающих абсолютную надежность отпечатков пальцев — которые он и имеет в виду, к сведению присяжных, — или же пока он не сможет предоставить мне прецедент дозволения подобного в американском суде, я не могу разрешить продолжать эти показания.

— Вашей чести не требуется разрешать продолжить, — вымолвил мистер Пиктон. — На самом деле обвинение не собирается продолжать. Мы признаем, что отпечатки пальцев пока не приняты американским судом, несмотря на тот факт, что они успешно использовались в качестве улик в судах Аргентины…

— Мистер Пиктон, — предупредил судья, подняв молоток.

— …а заодно несмотря и на тот факт, что британское правительство в Индии приказало ввести их в практику полицейским и обвинителям во всей колонии…

— Мистер Пиктон, довольно! — выкрикнул судья, стуча молотком.

— Ваша честь, — удивился мистер Пиктон, вновь напуская на себя невинный вид. — Я приношу свои извинения суду, хотя меня, кажется, недопоняли. Я лишь упоминаю эти довольно интересные и, с определенной точки зрения, важные факты. Я не говорю, что присяжным стоит придавать им какое-то значение лишь из-за того, что так поступают все аргентинцы, индусы и англичане, — это Америка, и здесь нужно время, чтобы что-то прижилось. Я не предлагаю эти результаты в качестве улик — я предлагаю их просто как довольно занятное совпадение, кое может заинтересовать присяжных. — И, быстро сев, мистер Пиктон добавил: — У меня больше нет вопросов, ваша честь.

Теперь судья Браун уже изо всех сил потирал мятое, морщинистое лицо обеими руками.

— Мистер Пиктон, — выдохнул он, стараясь сдерживать голос, — что-то не припомню, чтобы хоть раз слышал подобную неприкрытую софистику в зале суда. Вы прекрасно знаете, что любые вещи, сообщаемые свидетелем при даче показаний, должны считаться доказательствами, иначе они неправомерны! Мне следовало бы обвинить вас в неуважении к суду, сэр, — а если вы еще раз прибегнете к подобным семантическим фокусам, я действительно обвиню вас в неуважении! Вы здесь для того, чтобы представить приемлемые доказательства, а не для замечаний относительно интересных недоказанных теорий! — Обращаясь к присяжным, судья проревел: — Присяжные игнорируют все только что сказанное, и оно исключается из протокола! — Потом настал черед Люциуса: судья развернулся к нему и крикнул: — А если вы вновь затронете тему отпечатков пальцев, детектив-сержант, я обвиню в неуважении к суду и вас!

Лоб Люциуса заблестел от жара этих слов.

— Да, сэр, — робко вымолвил он.

Гневно зашипев, судья Браун обратился к защите:

— Все в порядке, мистер Дэрроу, свидетель ваш! А поскольку я настроен серьезно, позвольте предупредить вас, сэр, — я не желаю больше видеть никаких истерических спектаклей наподобие вчерашнего! Впредь сей процесс будет происходить традиционным образом, и если любая из сторон вновь перейдет эту черту, я посажу в тюрьму всех! — Мистер Дэрроу не смог сдержать улыбки — и судья при виде этого указал молотком прямиком в направлении его головы. — Не совершайте ошибки, принимая все это не всерьез, мистер Дэрроу, иначе очутитесь на обратном поезде в Чикаго, подвывая, как избитая дворняжка!