— Нужно немедленно доложить об этом фюреру. Сегодня вечером он встречается в Берхтесгадене с японским послом, чтобы лично проинформировать его о том, как идет наша подготовка к вражескому вторжению. Я уверен, что он захочет сослаться и на эти сведения.

Фогель кивнул.

— Через час я вылетаю на самолете из Темпельхофа. Я хотел бы, чтобы вы отправились вместе со мной и лично сообщили фюреру новости. В конце концов, все началось с вашей операции. И, кроме того, он относится к вам с симпатией. Перед вами открывается блестящее будущее, капитан Фогель.

— Я очень благодарен вам за предложение, герр бригадефюрер, но я думаю, что будет лучше, если столь важные новости сообщите фюреру вы.

— Вы уверены в этом, капитан Фогель?

— Да, герр бригадефюрер, я совершенно уверен.

Ойстер-Бей, Нью-Йорк

Это был первый хороший — теплый и светлый — день весны. С Саунда тянул приятный легкий ветерок. Еще накануне было холодно и дождливо, и Дороти Лаутербах опасалась, что погода испортит заупокойную службу и прием. Она распорядилась, чтобы все камины в доме заблаговременно растопили и снабдили дровами, и особо приказала нанятому дворецкому приготовить непосредственно к прибытию гостей побольше горячего кофе. Но уже к середине утра солнце сожгло остатки облаков и ярко озарило остров. Дороти сразу же сориентировалась и перенесла прием из дома на лужайку, обращенную к Саунду.

Шеперд Рэмси привез из Лондона вещи Питера: его одежду, его книги, его письма, личные бумаги, которые не изъяли сотрудники службы безопасности. Во время перелета на транспортном самолете из Лондона Рэмси пролистал письма, желая дополнительно удостовериться в том, что там нет никаких упоминаний о той женщине, с которой Питера видели в Лондоне в последние дни перед смертью.

Церемония оказалась очень краткой. После смерти Питера в морской пучине не осталось тела, которое можно было схоронить, но все же рядом с памятником Маргарет положили небольшую могильную плиту с именем Питера Джордана. Присутствовали все сотрудники банка Браттона и почти весь персонал Северо-Восточной мостостроительной компании. В полном составе прибыло население Северного берега — Блэйкморы и Бранденберги, Карлайлы и Даттоны, Робинсоны и Тетлинджеры. Билли стоял рядом с Джейн, и Джейн опиралась на руку Уолкера Хардиджена. Представитель флота вручил Браттону американский флаг. Ветер срывал с деревьев лепестки цветов и сыпал их на толпу, как конфетти.

Один из мужчин стоял немного в стороне от всех остальных, сложив руки за спиной и почтительно склонив голову. Он был высок и очень худ, и его серый шерстяной двубортный костюм был чрезмерно плотным для теплой весенней погоды.

Единственным, кто узнал этого человека, был Уолкер Хардиджен. Но и он не знал его настоящего имени. Он всегда пользовался псевдонимом — настолько смешным, что Хардиджен всякий раз, употребляя его, был вынужден делать усилие, чтобы удержаться от смеха.

Мужчина был офицером разведки, руководившим действиями Хардиджена, и использовал псевдоним Брум.

* * *

Шеперд Рэмси привез письмо от некоего человека из Лондона. Дороти и Браттон, не дожидаясь конца приема, незаметно прошли в библиотеку и прочли его. Первой читала Дороти; ее руки заметно дрожали. Она заметно постарела и сделалась совсем седой. В декабре она сломала бедро, поскользнувшись на обледеневшей ступеньке своего манхэттенского дома. Оставшаяся после перелома хромота лишила ее значительной части обычной энергии. Когда она закончила чтение, ее глаза были полны слез, но она так и не расплакалась. Дороти всегда служила образцом сдержанности. Она вручила письмо Браттону, который, в отличие от жены, открыто плакат во время чтения.

Дорогой Билли!

Я пишу это письмо с чувством глубочайшей скорби. Хотя я лишь очень непродолжительное время имел удовольствие работать вместе с Вашим отцом, но он остался в моей памяти как один из самых замечательных людей, которых мне доводилось встречать. Он сыграл видную роль в разработке одного из самых важных для хода войны инженерных проектов, однако не исключено, что из-за требований безопасности Вы никогда не сможете точно узнать, что именно сделал Ваш отец.

Могу сказать лишь то, что работа Вашего отца поможет спасти бесчисленное множество жизней и позволит обитателям Европы раз и навсегда избавиться от Гитлера и нацистов. Ваш отец был настоящим героем и отдал свою жизнь за то, чтобы другие могли жить.

Но ничего из блестящих достижений Вашего отца не давало ему такого счастья, как Вы, Билли. Когда Ваш отец говорил о Вас, его лицо менялось. Каким бы усталым он в этот момент ни был, его глаза начинали светиться, и лицо украшала улыбка.

Бог не наградил меня сыном, но лишь после знакомства с Вашим отцом я понял, насколько сильно мне не повезло.

Искренне Ваш, Альфред Вайкери

Браттон вернул письмо Дороти, а та уложила его в конверт, который убрала в верхний ящик письменного стола мужа. Потом она подошла к окну и выглянула.

Все ели, пили и, похоже, хорошо проводили время. В стороне от толпы она разглядела Билли, Джейн и Уолкера, сидевших на траве неподалеку от причала. Джейн и Уолкер некоторое время назад стали больше чем друзьями. Их общение приобрело откровенно романтический характер, и Джейн уже несколько раз намекала на возможное замужество. «Разве не прекрасно, — подумала Дороти, — что у Билли снова появится настоящая семья».

В этой перспективе имелись респектабельность и завершенность, которые всегда умиротворяюще действовал на Дороти. Снова вернулось тепло, и скоро наступит лето. Во всех летних домах появятся обитатели, начнутся приемы. «Жизнь продолжается, — сказала она себе. — Маргарет и Питер покинули нас. Они ушли, но жизнь все же продолжается».

Глостершир, Англия, сентябрь 1944

Даже Альфред Вайкери был удивлен тем, насколько быстро его вышвырнули со службы. Официально это называлось административным отпуском, предоставленным ему на время проведения внутреннего расследования. Но и Вайкери, и большинство окружавших его отлично понимали, что все это лишь дымовая завеса, призванная прикрыть неминуемое увольнение.

Овладевшая им апатия была настолько сильна, что он даже послушался совета сэра Бэзила Бутби (впрочем, вполне здравого) и уехал в дом тети Матильды — он никак не мог привыкнуть называть его своим домом, — чтобы находиться подальше от всего этого. Первые дни изгнания показались ему невероятно тяжелыми. Ему не хватало духа товарищества, царившего почти во всех помещениях дома 58 по Сент-Джеймс-стрит, кроме, разве что, кабинетов высшего начальства. Он скучал по своей жалкой комнатушке без окон. Ему отчаянно не хватало даже продавленной раскладушки, поскольку он утратил способность спать в нормальных условиях. Он винил в этом удобную мягкую двуспальную кровать Матильды, на которой было слишком много места, позволявшего ворочаться с боку на бок от уколов беспокойных мыслей. Повинуясь одному из ставших столь редкими озарений, он отправился в деревенский магазин и купил новую раскладушку. Он установил ее в гостиной возле камина, поскольку никак не рассчитывал принимать гостей. И, начиная с той ночи, спал прекрасно.