В 2005 году, к 20-летию перестройки, фонд, который возглавляет первый и последний президент СССР М. С. Горбачев, обнародовал доклад. В нем важный пассаж — как он оценивал итог деятельности тех диссидентов, которые стали перестройщиками: «Авантюристическое крыло демократического движения внедряло в общественное движение тезис о том, что государство в России и Советском Союзе — по определению враг демократического процесса. В результате сложилась ситуация, когда нарушение законов становилось нормой, а реальное влияние в экономике стали оказывать мафиозные группировки, заинтересованные в криминальном разделе государственной собственности» (Российская газета. 2005. № 40).

Кому-то не понравится эта стыковка цитат. Но этот мой замысел не для того, чтобы хулить порывы диссидентов. Важно показать, что никуда не деться от неумолимых законов политики: вздымая руку с тяжелым молотом, предугадай — во благо или на погибель, на строительство направлен твой удар или на разрушение.

Шолохов — Твардовский — Солженицын… Они жили и творили в очень сложное — политически — время. Говорят: как поживешь, так и прослывешь. Но очень часто слыло одно, а на деле было другое.

В поэме Твардовского «Теркин на том свете» — о ней дальше в зачин пойдет речь — есть и такие строки, словно для этой главы: «— Странный, знаете, сюжет. — Да, не говорите. — Ни в какие ворота. — Тут не без расчета… — Подоплека не проста. — То-то и оно-то…»

Великий прозаик — великий поэт… Их давно, как всем кажется, мало что связывает. Но вот Хрущев в 1963 году пригласил к себе на дачу, в Абхазии, большую группу именитых писателей, иностранцев, деятелей Европейского сообщества писателей тоже.

Было у него намерение произвести впечатление на литературную элиту, мол, партия за единение с вашим братом.

Но и такое планировалось — послушать запрещенную поэму «Теркин на том свете» из уст самого автора. Никто не забыл, как изничтожали ее по воле ЦК в 1954 году, когда высказали приговорное: «Пасквиль на советскую действительность».

Минуло восемь лет. Хрущев пытается стать покровителем Твардовского. Сперва хотел устроить действо чтения в присутствии только Шолохова и тогдашнего руководителя Союза писателей Федина. Но затем по-хрущевски своенравно передумал — всех творцов приглашу!

…По-прежнему в обществе раскол в оценках поэмы. Среди собравшихся тоже. Ее антисталинистская направленность тому причина. Ни нежный рокот моря и пальмы с птичками, ни непринужденность встречи с главой страны и партии, ни щедрые яства под звон бокалов не склонили противопоставников к примирению.

Сорок минут шла декламация. Хорошо, что остались воспоминания, как Шолохов воспринимал в этот вечер поэму. Сам он ничего не написал, но стал героем трех записей.

Солженицын: «Иностранцы ушами хлопали. Хрущев смеялся, ну, значит, и разрешено… Изворотливый Аджубей (редактор „Известий“. — В. О.) первый же и напечатал, но с таким изумлением: как эту поэму красиво слушал Шолохов (?!)».

Твардовский: «Одобрения поэмы от Никиты Сергеевича не было… Никак не реагировало на поэму и общество, там находившееся. Вообще я чувствовал себя там с первой минуты так, будто зря туда попал, что я там чужой человек. Видно, так же себя чувствовал и Шолохов. И несмотря на нашу недружбу в последнее время, мне там самым близким оказался он. Мы и сидели вдвоем на задней скамеечке с краю… Я не надеялся, что встречу тут одобрение у слушателей… Все же с первых же строк чтения я увидел, что есть тут один человек, который не равнодушен к этому. С чем-то он мог быть и не согласен, но слушал всей душою, и я увидел, что написал эту поэму не зря. Более того, в этом зале будто никого и не было, кроме нас двоих, — один читает, другой слушает. Теперь я видел только Шолохова и следил за Хрущевым. Но один замер, будто его и не было со мной рядом, а другой, не обращая внимания ни на кого, от души смеялся там, где было смешно…»

Аджубей, главный редактор «Известий» и зять Хрущева, напечатал в своей газете по горячим следам: «Мне запомнилось особенно, как слушал Михаил Александрович Шолохов. Я, естественно, не могу предварять его мнение о поэме, но слушал он очень красиво, по-своему. Так и казалось, что он судит-рядит с Теркиным о его необычном путешествии, посмеивается вместе с ним и с хитроватой дальнозоркой повадкой, по-писательски, для себя оживляет картины поэмы».

…До войны начиналось знакомство Твардовского и Шолохова. Тогда автор «Страны Муравии» с добром высказался о «Поднятой целине».

После войны вполне нормальные отношения продолжились. Дочери поэта вспоминали для меня, как Шолохов позванивал отцу домой. Было что обсуждать. Например, член редколлегии «Нового мира» Шолохов разделил ответственность редактора журнала Твардовского за обнародование очерков «Районные будни» Валентина Овечкина. Сколько же боев шло и за них, и против них! Как же иначе: они взрывали отжившие традиции руководства сельским хозяйством. Есть и постановление ЦК 1956 года «О статье В. Овечкина „Писатели и читатели“». В нем немало критики. Шолохова это не испугало. И раньше, и позже поддерживал этого автора «Нового мира». Овечкин с благодарностью вспоминал это. Было и такое, что ЦК осудил союзнические речи Шолохова и Овечкина. Сохранилась фотография: Шолохов, Твардовский и Овечкин — доброжелательные, оживленные…

1964-й. Твардовский обсуждает на редколлегии своего «Нового мира» роман Солженицына «В круге первом».

Сам автор тоже здесь; запомнилось, что все говоренное запечатлевал на бумаге, писал без полей, мелко-мелко, буковка к буковке.

Интересно, записал ли то, что неожиданно высказал Твардовский — не очень при первом усвоении внятно, но все-таки с явным чувством противопоставления Шолохова Солженицыну, в пользу Шолохова.

— Роман трагический, — сказал о романе Солженицына, — сложный по миру идей, — но что же? Григорий Мелехов в «Тихом Доне» тоже «не герой» в условном понимании. А смысл романа Шолохова — какой ценой куплена революция, не велика ли цена? И у Шолохова читается ответ: цена, быть может, и велика, но и событие значимо.

Каково Солженицыну выслушивать… Ревнив. Впрочем, не был ему нужен проницательный Твардовский. Он и без него осознавал свое призвание — разрушать идеалы революции и советской власти.

1965-й. Журналу «Новый мир» 40 лет. Первый январский номер открывается статьей главного редактора Твардовского «По случаю юбилея». Программная статья. Латиняне говорили: «История — наставник жизни!» Твардовский углубляется в историю, чтобы утвердить свои идейные взгляды в современности. Это неспроста — журнал бьют. Не только ЦК. Некоторые близкие Шолохову писатели тоже усердствуют. И у него самого далеко не все вызывает одобрение.

Отношения Шолохова и Твардовского конечно же не для засахаренных толкований. Один далеко не во всем признает программу «Нового мира». В том числе то, что чаще всего журнал рассматривает историю страны времен Сталина через обличительное стекло и редко-скупо печатает то, что возвеличивало бы лучшие качества советского человека. Второй не жаловал ту публицистику вёшенца, которая провозглашала не вообще чувство правды в литературе и жизни, а необходимость правды в замесе народности и патриотичности. Пылу-жару добавляло то, что «Новый мир» обругивал те журналы, которые возглавляли близкие Шолохову писатели, — «Огонек» и «Молодую гвардию». И подчас эта критика была не очень-то продуманной. Как, впрочем, и ответная.