Теперь нарастившая силы Германия могла нанести поражение каждому из своих соседей поодиночке, хотя ей грозила бы большая опасность, если бы все крупные европейские государства объединились против нее. Поскольку отныне оставалось только пять крупных государств, варианты союзов стали ограниченными. У соседей Германии возник стимул к созданию коалиции друг с другом — особенно у Франции и России, так и поступивших в 1892 году, — а у Германии соответственно был предопределен стимул для уничтожения таких альянсов.

Кризис системы был заложен в самой ее структуре. Ни одна страна в одиночку не могла его избежать, и менее всего поднимающаяся держава — Германия. Но они могли избегать политики, способной обострить скрытые напряженности. Однако ни одна из стран этого не сделала, и уж тем более в очередной раз Германская империя. Тактика, избранная Германией для разрушения враждебных коалиций, оказалась совсем неумной и к тому же привела к плачевным результатам. Германия старалась использовать международные конференции для демонстративного навязывания своей воли их участникам. В соответствии с этой теорией униженная цель германского нажима будет чувствовать себя брошенной своими союзниками и после выхода из союза будет пытаться обеспечить себе безопасность в орбите Германии. Однако последствия оказались не такими, как они задумывались. Униженные страны (Франция, во время Марокканского кризиса 1905 года; Россия, из-за Боснии и Герцеговины в 1908 году) укрепили свою решимость не поддаваться попытке покорения путем сплочения союзнической системы, которую Германия стремилась ослабить. К франко-русскому альянсу в 1904 году присоединилась (неофициально) Великобритания, которую Германия обидела, выказав симпатии голландским поселенцам — противникам Великобритании в Англо-бурской войне (1899–1902 годов). Кроме того, Германия бросила вызов владычеству Британии в морях, построив огромный флот в дополнение к тому, что уже представляло собой самую мощную сухопутную армию на континенте. Европа сползала в фактически биполярную систему, где уже не существовало гибкой дипломатии. Европейская политика превратилась в игру с нулевым исходом.

Может ли повториться ли история? Если бы у Соединенных Штатов и Китая случился стратегический конфликт, в Азии, несомненно, возникла бы ситуация, сравнимая с европейской структурой накануне Первой мировой войны, с созданием нацеленных друг против друга блоков, стремящихся подорвать или по крайней мере ограничить влияние и сферы интересов другой стороны. Но прежде чем мы начнем рассуждать о делах истории в сослагательном наклонении, давайте рассмотрим, как на самом деле действовало соперничество между Соединенным Королевством и Германией.

В 1907 году высокопоставленный дипломат из британского министерства иностранных дел Айра Кроу составил блестящий анализ европейской политической структуры и подъема Германии. Ключевой вопрос, поднятый им и имеющий актуальное значение сегодня, звучит так: стал ли причиной приведшего к Первой мировой войне кризиса подъем Германии, вызвавший нечто похожее на органическую реакцию отторжения при появлении новой и мощной силы, или он был вызван специфической политикой Германии, которой соответственно можно было бы избежать[725]. Что явилось причиной кризиса: возросшие возможности Германии или ее поведение?

Как посчитал в своем меморандуме, представленном в день нового, 1907 года Кроу, конфликт был заложен во взаимоотношениях. Он так охарактеризовал вопрос:

«В Англии, в частности, вызывает сочувствие и понимание то, что лучше всего с точки зрения Германии, на основе сходства в интеллектуальном и моральном плане, что естественным образом предполагает ее позитивное отношение, в интересах общего прогресса человечества, к тому, что способствует укреплению этой власти и влияния. Но при одном условии: должно быть уважение к индивидуальности других наций, одинаково ценных членов сообщества, с тем чтобы вместе работать во имя прогресса человечества, и тогда будут представлены равные возможности и полный простор для внесения своего вклада, в условиях свободы, в дело развития в направлении к высшим формам цивилизации»[726].

Однако в чем заключались истинные цели Германии? Было ли это естественной эволюцией германских культурных и экономических интересов по всей Европе и в мире, чему немецкие дипломаты выражали традиционную поддержку? Или же Германия стремилась к «общей политической гегемонии и господству на морях, угрожая независимости ее соседей и в конечном счете существованию Англии»[727]?

Кроу пришел к такому выводу: нет никакой разницы в том, какие цели афишировала Германия. Какой бы курс ни проводила Германия, «для Германии, несомненно, мудрым было бы построить такой мощный морской флот, какой она может себе позволить». Коль скоро Германия получит превосходство на морях, как считал Кроу, это само по себе — независимо от намерений Германии — будет объективно угрожать Великобритании и будет «несовместимо с существованием самой Британской империи»[728].

При обстоятельствах того времени официальные заверения ничего не значили. Что бы ни предпринимало германское правительство, результатом стала бы «такая же страшная угроза остальному миру, какая могла бы случиться в случае преднамеренного выхода на аналогичные позиции при помощи „злого умысла“»[729]. Даже если бы умеренные немецкие политики захотели продемонстрировать свои добрые помыслы, умеренная внешняя политика Германии могла на какой-то стадии превратиться в сознательный план достижения гегемонии.

Судя по анализу Кроу, такого рода структурные элементы не допускали сотрудничества и даже доверия. Как с иронией отмечал Кроу, «будет справедливо сказать, что амбициозные планы против чьих-либо соседей, как правило, не афишируются, поэтому отсутствие таких открытых заявлений и даже демонстрация безграничной и всеобщей политической филантропии сами по себе не являются убедительным доказательством существования или отсутствия неафишируемых намерений»[730]. А поскольку ставки были весьма высоки, то это «не было делом, в котором Англия могла бы идти на какие-либо риски»[731]. Лондон обязан был предполагать самое худшее и действовать на основе этих оценок — по крайней мере до тех пор, пока Германия создавала свой крупный и бросающий вызов военно-морской флот.