Аббат во всех отношениях описан весьма верно. Чтобы в этом убедиться, достаточно задержаться перед памятником на его могиле, возведенном его родней в часовне Мелани церкви Сан-Доменико в Пистойе. Взглянув изваянию в глаза, встретишь живой взгляд аббата, складку досады у губ и вызывающую ямочку на подбородке. В своих мемуарах маркиз де Граммон пишет об юном Атто Мелани как о «забавном, не лишенном ума». И, наконец, многочисленные письма Атто, разбросанные словно disiecta membra[213]по княжеским архивам всей Италии, служат образчиками его иронии и веселости, живости и вкуса к побасенкам.

В них в изобилии рассыпаны те знания, которым Атто обучал подмастерье, в том числе его ученые (и спорные) суждения, согласно которым христианский король на законных основаниях вправе вступать в союз в турками.

Путеводитель по архитектурным чудесам Рима, который аббат Мелани писал в своей комнате в «Оруженосце» между двумя ночными вылазками, – также не вымысел. Этот путеводитель весьма напоминает анонимную рукопись на французском языке, впервые увидевшую свет в 1994 году в одном небольшом римском издательстве под названием «Зеркало барочного Рима». Неизвестный автор этой рукописи был образованным и состоятельным человеком, аббатом, знатоком политики, пользующимся поддержкой при папском дворе, женоненавистником и любителем всего французского. Чем не аббат Мелани?

Это не все. Автор путеводителя, судя по всему, проживал в Риме между 1678 и 1681 годами, в точности как Атто, встретившийся там в 1679 году с Кирхером.

Как и труд Атто, «Зеркало барочного Рима» осталось незавершенным, причем автор забросил рукопись как раз на описании церкви Сант-Аттаназио-деи-Гречи. То же у Атто: потрясенный воспоминанием о встрече с ученым, он отложил свой труд. Что это – случайность?

Атто был хорошо знаком с Жаном Бюва, писарем, как мы помним, весьма искусным в подделывании почерка. Бюва – реальное историческое лицо: действительно был такой переписчик в Королевской библиотеке Парижа, отменный каллиграф, которому поручалась работа с пергаментами. Он трудился и на Атто, который отрекомендовал его директору библиотеки, дабы тот повысил ему содержание (см.: Memoire-journal de Jean Buvat, in: Revue des bibliotheques, ott./dic. 1900, pp. 235—236).

Как бы то ни было, история уготовила Бюва лучшую долю, нежели Атто: аббат канул в безвестность, а Бюва – один из персонажей «Шевалье д'Арманталя» Александра Дюма-отца.

Атто и Фуке

Я отыскал краткую биографию Атто (Archivio di Stato di Firenze, Fondo Tordi, n. 350, p. 62), составленную его племянником Луиджи спустя несколько лет после его кончины. Из нее явствует: Мелани состоял с Фуке в дружеских отношениях. Племянник свидетельствует, что между ними велась активная переписка. Жаль, что от нее не осталось и следа.

Атто находился в Риме, когда задержали Фуке. Как следует из рукописи, он бежал от гнева герцога де Ля Мейерэ, могущественного наследника Мазарини, который, застав кастрата, что-то вынюхивающего в его доме, попросил короля выслать его из Парижа. Однако по Парижу распространился слух, что он замешан в скандале с Фуке.

Осенью 1661 года Атто пишет из Рима Югу де Лионну, министру Людовика XIV.

Это письмо хранится в архиве Министерства иностранных дел в Париже (Correspondance politique, Rome, 142, p. 227 e sg., оригинал на франц. языке) и несет на себе печать глубокого горя. Написано оно нервным почерком, который вкупе с вымученным синтаксисом и ошибками передает состояние тревоги, в котором пребывал его автор.

Писано в Риме в последний день октября 1661

В своем последнем письме от 9 октября вы сообщаете, что беда моя непоправима и Король все еще зол на меня.

Написав это, вы вынесли мне смертный приговор; зная мою невиновность, было так бесчеловечно с вашей стороны хотя бы слегка не похвалить меня, ведь не можете же вы не знать, до какой степени я обожаю Короля и с какой страстью всегда ему служу.

Ежели бы Богу было угодно, чтобы я не любил так Государя и был бы более привязан к г-ну Фуке, чем к нему, тогда по крайней мере я был бы покаран справедливо за совершенное мною преступление и не сетовал бы, как я есть теперь самый несчастный из смертных, и нет надежды, что я когда-либо утешусь, поскольку отношусь к Королю не как к своему повелителю, а как к человеку, к которому питаю такую великую любовь, какая только может быть. Все мои помыслы были устремлены на то, чтобы служить ему верой и правдой и удостоиться его милости, не ища никаких выгод, и знаете —я бы не задержался так надолго во Франции, даже при жизни покойного кардинала[214], не испытывай подобной любви к Государю.

Душа моя не обладает стойкостью, достаточной, чтоб выдержать столь непомерное горе, свалившееся на меня. Я не смею жаловаться, не зная, кому вменить в вину такую немилость, и хотя мне кажется, Король весьма несправедлив по отношению ко мне, роптать я не вправе, ибо как ему было не удивиться, что я состою в переписке с г-ном суперинтендантом.

У него был повод счесть меня коварным злодеем, узнав, что я отсылаю г-ну Фуке черновики писем, адресованных мною Его Величеству. Он, безусловно, прав, осуждая и меня самого, и те выражения, к коим я прибегаю в посланиях к Фуке.

Да, мой бедный господин де Лионн, Король действовал по справедливости, объявив о своем недовольстве мною, ибо рука, творившая это, заслуживает того, чтобы ее отсекли, но сердце мое невинно, а душа безгрешна. Они всегда были преданы королю, и ежели он желает быть справедливым, то должен вынести приговор руке и оправдать душу и сердце, ибо Рука моя дрогнула от чрезмерной любви, переполняющей сердце. Дрогнула оттого, что ею двигало страстное желание быть подле своего Государя. А также оттого, что я счел г-на суперинтенданта лучшим и преданнейшим помощником Короля, осыпанным милостями, как никто другой.

Таковы четыре побудительные причины, повинуясь коим я писая г-ну Фуке, и нет ни словечка в моих письмах, которого я бы не мог так или иначе оправдать, и ежели королю будет угодно даровать мне эту милость, в коей никогда не было отказано ни одному преступнику, сделайте так, чтобы все письма были хорошенько изучены и я сам подвергнут допросу, чтобы я познакомился с тюрьмой прежде, нежели предстану перед судьями и понесу наказание, либо буду признан невиновным и оправдан.

Все послания, отправленные мною г-ну Фуке, относятся ко времени моей опалы, и это свидетельство того, что я не знал его ранее. В полученных от него записках не найдется ни денег, ничего другого, подтверждающего, что я числился среди пользующихся его пенсией. Я могу предъявить некоторые из его писем и показать на их примере, что он писал мне чистую правду, а поскольку он хорошо знал и то, что заставляло меня обращаться к нему, то отвечал мне – то ли правда так думая, то ли желая польстить, – что оказывает мне добрые услуги в отношении Короля и действует в моих интересах. Вот копия последнего письма, единственного, которое я получил с тех пор, что нахожусь в Риме. Пожелав иметь оригинал, вам нужно лишь сказать мне об этом…