– Доволен.

– Я это предпочитаю ста луидорам!

Рауль рассмеялся.

– Сколько тебе стоило это старое платье? – спросил он.

– Три луидора.

– С подкладкой?

– Точно так.

– Стало быть, у тебя осталось семь луидоров?

– Вот они, – сказал Жак, вынув из кармана семь золотых монет, которые положил на камин.

– Что ты делаешь?

– Возвращаю вам ваши деньги.

– Разве ты не помнишь, что я велел тебе взять себе остаток?

– Да, но вы, конечно, думали, что костюм будет стоить восемь или девять луидоров.

– Ну и честность! – поразился Рауль, смеясь. – Оставь у себя все, мой милый.

Изумленный такой невероятной щедростью, Жак не без труда решился взять золотые монеты.

– Теперь одень меня, – сказал Рауль.

Жак молча повиновался. Щегольской костюм Рауля был заменен жалкой одеждой из лавки торговца старым платьем. Одевшись, Рауль надел шляпу набекрень, потом посмотрел в зеркало. Если бы не удивительное изящество его лица, он походил бы на одного из тех очаровательных негодяев низшего класса, которые, не имея ни гроша, силятся подражать утонченному разврату знатных вельмож, волочатся за хорошенькими лавочницами и, при выходе из кабака, всегда готовы поколотить полицейских.

Рауль зажег на свечке пробку от бутылки шампанского и слегка провел под веками две черные полосы, которые тотчас придали его лицу странный отпечаток преждевременного истощения. Потом он несколько растрепал свои волосы, надвинул шляпу еще больше набекрень и, снова посмотревшись в зеркало, остался на этот раз совершенно доволен своей наружностью.

Окончив эти приготовления, Рауль обернулся к Жаку, который не без удивления смотрел на него, и сказал:

– Дай мне ключ от садовой калитки к посмотри, чтобы никто из слуг не попался мне на дороге…

– Вы уходите? – спросил Жак. – Без ужина?

– Я не буду ужинать дома.

– Должен я идти с вами?

– Нет.

– Позвольте мне сказать вам…

– Что?

– Я боюсь за вас… Да, я очень хорошо знаю, что вы переоделись для каких-нибудь приключений…

– А если бы и так?

– Париж так опасен ночью… я боюсь, чтобы с вами не случилось чего-нибудь…

– Не беспокойся, мой милый…

– Это выше моих сил… я дрожу…

– А! так поэтому-то ты и хочешь идти со мной?..

– Да… по крайней мере, на всякий случай… если кто встретится с вами… может выйти ссора… я буду тут…

– Это невозможно, мой бедный Жак; я буду осторожен и притом хорошо вооружен… Видишь, я беру два пистолета и кинжал… это надежные товарищи…

– По крайней мере, позвольте мне подождать вас?..

– О! очень охотно; но я возвращусь, может быть, поздно ночью…

– Тем более.

– Разведи огонь в камине в моей спальне и засни в кресле.

– О нет; я чувствую, что до тех пор, пока вы не вернетесь, не сомкну глаз…

Не прибавляя более ни слова к этому простодушному, искреннему возражению, Жак пошел за ключом от калитки сада. Во время его отсутствия Рауль раскрыл шкатулку из розового дереза, в которой обыкновенно прятал деньги, вынул оттуда горсть золота и положил его в измятый карман бархатного жилета. Между тем Жак принес ключи и заверил своего господина, что ни один слуга не попадется ему по дороге. Рауль взял ключ и отправился ужинать в таверну под вывеской «Золотая Колесница», уже известную нашим читателям.

Сытно пообедав, Рауль отправился в рыночный квартал, заплатив за обед две золотые монеты, к великому удивлению хозяина, который не мог понять, каким образом молодой человек, так бедно одетый, мог позволить себе подобные траты.

Читатели наши, может быть, помнят, что мы уже говорили о кабаке под вывеской «Союз Марса и Венеры», который пользовался очень дурной репутацией и все посетители которого были более или менее известны полицейским агентам. Туда-то через несколько лет должен был прийти Рауль, чтобы поручить шпиону Матиасу Оберу, прозванному Рысью, собрать сведения об Антонии Верди, прелестной ворожее, приехавшей из Италии и пользовавшейся милостью Филиппа Орлеанского, регента Франции, которому она показывала черта в его настоящей и осязаемой форме.

В этом кабаке, скажем прямо, все казалось отвратительным и зловещим – и предметы, и люди. Там можно было встретить только физиономии мрачные, зверские или запечатленные грубой веселостью. Хриплые звуки какого-то неизвестного языка поражали слух. Почти постоянно раздавались там песни, часто непристойные до такой степени, что стыдно было их слушать. Собствен но говоря, это был не кабак, не таверна, а разбойничий притон.

Конечно, Рауля должна была побуждать очень сильная причина, если он решился переступить через порог этого отвратительного вертепа, и причина эта действительно существовала. Взглянув на вывеску при бледном свете фонаря, качавшегося от ветра, Рауль вошел в кабак не колеблясь.

Его одежда была более чем проста, к тому же он позаботился еще измять манишку и галстук, – так что его приход не привлек к себе внимания посетителей.

Таверна состояла из одной обширной залы, почерневший потолок которой поддерживался деревянными столбами. Дубовые столы и скамейки были прибиты к полу, покрытому широкими плитами, грязными в высшей степени. Рауль сел в углу, так, чтобы уединиться как можно дальше, но видеть все, что происходит вокруг. Хозяин кабака, низенький и хромой, но широкоплечий и коренастый, как Геркулес Фарнезский, подошел к молодому человеку и спросил грубым голосом:

– Чего вы хотите?

– Трубку и меру водки, – отвечал лаконично Рауль.

Хромой через несколько минут принес требуемое. Рауль протянул руку, но хозяин остановил его резким движением. Удивленный взгляд Рауля, казалось, спрашивал, что значило это движение, и как бы в ответ на этот взгляд хромой проворчал своим хриплым и грубым голосом:

– Здесь в долг не отпускают: заплатите вперед.

Рауль вынул из кармана золотую монету.

– Возьми сколько тебе следует, – сказал он, бросив луидор на стол.

Хромой взял монету, долго ее рассматривал, пробовал зубами, старался согнуть между пальцами и наконец бросил на каменный пол, чтобы прислушаться к ее звуку. Рауль, не говоря ни слова, выдержал этот продолжительный и мелочный осмотр. Наконец хромой убедился, что золотая монета действительно стоила двадцать четыре ливра, и уважение его к Раулю тотчас приняло невероятные размеры. Он приподнял – неслыханная вещь!.. – свой грязный бумажный колпак и сказал тоном, который был не совсем невежлив: