мы возвращались радостные, распевая запомнившиеся строчки из комических куплетов, которые исполнял сын епископа, и даже не представляя себе, чтó несём домой.

Прошло всего несколько дней, ну от силы неделя, и все мы вдруг стали очень раздражительными, причём Элис – раздражительней всех прочих, хотя обычно она свой парень, насколько им может быть девочка. А тут стоило только вам отпустить вполне безобидное замечание в её адрес, как она немедленно принималась хныкать.

У всех нас начался жуткий насморк. Чистые носовые платки иссякли. У нас заболели головы. Помню, у Освальда она раскалилась настолько, что ему постоянно хотелось куда-нибудь её пристроить – или откинуть на спинку стула, или уронить на стол. Словом, найти для неё опору.

Не стану и дальше вас мучить рассказом про наши недомогания. Из Камберуэлла домой мы привезли корь. И едва взрослые поняли, что тоска-печаль, нагрянувшая в дом незваною гостьей и всех нас одолевшая, – это на самом деле болезнь, мы были уложены в постели и таким образом временно обездвижены и лишены приключений.

Когда вы начинаете выздоравливать, на сцене появляются виноград и другие деликатесы, которых вам обычно просто так каждый день не дают. Однако, пока вы шмыгаете носом и горите от жара в постели, красный как рак и раскалённый как печка, это представляется вам чересчур дорогой ценой за поход на концерт, пусть даже духоподъёмный.

Мистер Сендел пришёл повидаться с отцом в тот самый день, когда мы слегли. Он отыскал владельца пяти шиллингов. Их собирался заплатить врачу родитель одного семейства, которое целиком заболело корью. Отнеси мы сразу находку в полицию, нам не пришлось бы держать её у себя весь концерт.

Но Блейки я всё равно ругать не хочу. Она так усердно нас выхаживала. И с таким неистощимым терпением читала нам вслух, пока мы выздоравливали.

Когда же все последствия досадного недуга остались позади, мы были отправлены к морю. Отец не смог поехать с нами, и нас пригласила пожить у неё сестра мистера Сендела. Очень похожая на него, а в некоторых отношениях даже более близкая к идеалу, коим он воодушевлялся. Вот к ней-то мы и поехали.

Путешествие вышло очень радостным. Отец проводил нас на Кэннон-стрит и посадил в поезд, где весь путь мы были одни в купе и проехали мимо станции, на которой Освальду не хотелось бы работать носильщиком. Потому что станция эта называлась Нийя, и какие-то невоспитанные мальчишки, высунув головы из окна вагона, кричали: «Ну, кто здесь самый умный?» А поскольку носильщики в это время выкрикивали название станции, то получалось, будто они отвечают мальчишкам: «Не я!»

И ещё был славный момент. Когда поезд вылетел из туннеля, нашему взгляду открылась равнина, и на дальнем краю её голубела полоска, которая была морем. Мы увидали его впервые с тех пор, как умерла мама. Полагаю, старшие Бэстейблы все об этом подумали, из-за чего сделались куда тише младших. Не хочу ни о чём забывать, но существуют воспоминания, которые навевают на вас молчаливость, грусть, и на душе вдруг становится пусто.

После поезда мы ещё замечательно проехались в линейке вдоль ярко-зелёных живых изгородей. У подножия некоторых из них цвели примулы и целое море собачьих фиалок.

И наконец линейка доставила нас к дому мисс Сендел. Он стоял на подъезде к деревне. Такой маленький, квадратный и белый. За ним виднелась большая старая мельница, в которой больше не мололи зерно, а держали рыбацкие сети.

Навстречу нам вышла из зелёной калитки мисс Сендел, в мягком и скучном тускло-коричневом платье. Голова её сидела на длинной, тонкой шее. Волосы, тоже какие-то тускло-коричневые, были собраны в тугой узел.

– Добро пожаловать всем вам, – произнесла она добрым голосом, но для меня это прозвучало слишком похоже на мистера Сендела.

Мы вошли в дом. Хозяйка, показав нам гостиные и комнаты, где мы будем спать, оставила нас умыться с дороги. Едва она удалилась, мы распахнули двери наших комнат, и всех нас вынесло одновременно на лестничную площадку в бурном порыве, как если бы великие американские реки вдруг устремились навстречу друг другу.

– Ну? – спросил Освальд.

И остальные спросили то же самое.

– Странноватая хибара, – заметил Дикки.

– Похожа на работный дом или больницу, – сказала Дора. – По-моему, мне даже нравится.

– А мне это напоминает лысину, – изрёк Г. О. – Уж очень здесь голо.

И он не преувеличивал. Оштукатуренные и побелённые стены. Белая мебель, которой, считай, не было. Никаких тебе ковров – только белые половики. И ни единой безделушки ни в одной из комнат. Лишь часы на полке камина в гостиной, но и они там стояли явно для целей чисто утилитарных. Всего шесть картин в уныло-коричневатых тонах дом опять-таки не украшали, но служили назиданием. На одной из них слепая девушка со сломанной скрипкой в руках сидела на апельсине, и называлось это произведение почему-то «Надежда».

Мы привели себя в порядок, и мисс Сендел позвала нас пить чай, а когда мы спустились вниз, объявила:

– Девиз этого дома – «Простая жизнь и возвышенность помыслов».

Некоторые из нас на какой-то миг испугались, подумав, что это, возможно, предполагает скудость еды, но, к счастью, ошиблись. Еды было много. Только вот вся она оказалась молочно-фруктово-овощной. Вроде кроличьего корма. Впрочем, мы вскоре привыкли к ней, и она нам скорее даже нравилась.

Мисс Сендел была очень добра. После чая она предложила почитать нам вслух. Мы обменялись сокрушёнными взглядами и промямлили, что были бы очень этому рады.

И только Освальд нашёл в себе мужество предельно вежливым тоном произнести:

– А вы бы не возражали, если бы мы сперва пошли посмотреть немного на море, потому что…

И она ответила:

– Да нет, вовсе нет. – А потом добавила что-то вроде: – «Природа, старая добрая нянька, пестует нас у себя на коленях»[124].

И отпустила нас.

Выяснив у неё, в какую сторону надо идти, мы промчались по дороге через деревню до ограждения набережной, с которого радостно сиганули на песок.

Автор не станет мучить вас описанием могучих океанских валов. Кто-то наверняка видел их воочию, а остальные уж точно о них читали. Он предпочитает остановиться на том, чего вы, вероятно, не знаете. Например, что чайки едят моллюсков, мидий и сердцевидок, разбивая их раковины клювами. Автор сам наблюдал, как у них это получается.

Полагаю, вам также известно, до чего это здорово – копаться в песке (если у вас имеется при себе лопата), строить из него замки и возиться в них до тех пор, пока прибой вас оттуда не вымоет.