Поварихой она была неважной и никогда не могла поручиться, что суфле у нее получится, однако на сей раз она постаралась и долго ждала, пока плита раскалится до нужной температуры. Пока суфле запекалось и Луиза рыскала повсюду, что бы такое подать к нему, ей пришло в голову, что Лист, наверное, никогда в жизни не пробовал ни авокадо, ни грейпфрут, и поэтому решила предложить ему и то, и другое сразу, приготовив фруктовый салат. Любопытно будет понаблюдать за его реакцией. Правда, любопытно.

Когда все было готово, она поставила еду на поднос и понесла в гостиную. В тот самый момент, когда она входила в комнату, муж как раз возвращался из сада через французское окно.

— Вот и его ужин, — сказала Луиза, ставя поднос на столик и оборачиваясь к дивану. — Но где же он?

Эдвард закрыл за собой дверь в сад и подошел к столику, чтобы закурить сигарету.

— Эдвард, где он?

— Кто?

— Ты знаешь кто.

— Ах да. Ну конечно же. Что ж, я скажу тебе.

Он нагнулся, чтобы прикурить сигарету, и обхватил ладонями свою огромную зажигалку. Подняв глаза, он увидел, что Луиза смотрит на него — на его башмаки и брюки, мокрые оттого, что он шел по мокрой траве.

— Я выходил посмотреть, как горит костер, — сказал Эдвард. И принялся рассматривать свои руки. — Прекрасно горит, — продолжал он. — Думаю, до утра не погаснет.

Однако под ее взглядом он чувствовал себя неловко.

— А в чем дело? — спросил он, опустив руку с зажигалкой.

И только теперь увидел длинную царапину, которая тянулась по диагонали по тыльной стороне руки, от костяшек к запястью.

— Эдвард!

— Да, — сказал он. — Я знаю. Эта все куманика. Весь исцарапался. Постой-ка, Луиза…

— Эдвард!

— Ради бога, сядь и успокойся. Не из-за чего так расстраиваться, Луиза! Сядь же, Луиза!

1

Однажды в городе Нью-Йорке на свет появилось прекрасное дитя, и счастливые родители назвали его Лексингтоном.

Едва только мать возвратилась домой из больницы с Лексингтоном на руках, как сказала своему мужу:

— Дорогой, теперь ты должен свести меня в самый роскошный ресторан, чтобы мы отметили рождение нашего сына и наследника.

Муж нежно обнял ее и сказал, что женщина, которая смогла произвести на свет такого прекрасного ребенка, как Лексингтон, заслуживает того, чтобы пойти абсолютно куда угодно. Но достаточно ли она уже окрепла, спросил он, чтобы по ночам бегать по городу?

— Нет, — ответила она, — еще нет. Но разве, черт побери, это имеет значение?

И в тот же вечер они оба вырядились по последней моде и, оставив маленького Лексингтона на попечение опытной сиделки, которая стоила двадцать долларов в день и была шотландкой в придачу, отправились в самый изысканный и дорогой ресторан в городе. Там каждый из них съел по огромному омару, они распили бутылку шампанского на двоих, а после этого пошли в ночной клуб, где выпили еще одну бутылку шампанского и, держась за руки, просидели несколько часов, обсуждая все индивидуальные физические достоинства своего любимого, только что родившегося сына и восхищаясь им.

В свой дом в манхэттенском Ист-Сайде они вернулись часа в два ночи. Муж расплатился с таксистом и стал рыться в карманах в поисках ключей от парадной двери. Спустя какое-то время он объявил, что, должно быть, оставил ключи в кармане другого костюма, и предложил позвонить в звонок, чтобы сиделка сошла вниз и впустила их. По словам мужа, сиделка, которой платят двадцать долларов в день, не должна удивляться тому, что периодически ее вытаскивают из постели по ночам.

И они позвонили в звонок. Подождали. Дверь не открывали. Они позвонили снова, и звонок на этот раз звенел дольше и громче. Они подождали еще минуту. Потом отошли на мостовую и выкрикнули фамилию сиделки (Макпоттл) в ее окно на третьем этаже, но по-прежнему без ответа. В доме было темно и тихо. Жену начали одолевать дурные предчувствия. Ребенок заточен в доме, сказала она про себя. И он там один с Макпоттл. А кто такая эта Макпоттл? Они с ней знакомы всего-то два дня. У нее тонкие губы, маленькие, неодобрительно глядящие глазки и накрахмаленная грудь, и совершенно очевидно, что она имеет обыкновение слишком крепко спать. Если она не слышит дверного звонка, то как же она услышит, как плачет ребенок? А может, в эту самую секунду бедняжка проглатывает свой язык или задыхается в подушке.

— Он не спит на подушке, — сказал муж. — На этот счет не беспокойся. Но в дом я тебя доставлю…

Он чувствовал себя весьма возвышенно после шампанского. Нагнувшись, он развязал шнурки на одном из своих черных лакированных ботинок и снял его. После чего, взяв ботинок за носок, с силой швырнул его в окно столовой на первом этаже.

— Вот так-то, — ухмыляясь, проговорил он. — Это мы вычтем из жалованья Макпоттл.

Он подошел к окну, осторожно засунул руку в разбитое стекло и отодвинул задвижку. Потом открыл окно.

— Сначала я подниму тебя, моя маленькая мамочка, — сказал он и, обхватив жену за пояс, поднял ее с земли. В результате ее накрашенные губы оказались на одном уровне с его губами, и к тому же очень близко от них, поэтому он начал целовать ее. Из опыта он знал, что женщины очень любят, когда их целуют в такой позе — тело крепко обхвачено и ноги висят в воздухе, — поэтому он целовал ее довольно продолжительное время, а она болтала ногами и производила горлом громкие звуки, точно задыхалась. Наконец муж принялся осторожно запихивать жену в открытое окно столовой. В этот момент полицейская патрульная машина, обнюхивавшая улицу, неслышно двигалась в их сторону. Она остановилась ярдах в тридцати от них, из нее выскочили трое полицейских ирландского происхождения и, размахивая револьверами, побежали в направлении мужа и жены.

— Руки вверх! — кричали полицейские. — Руки вверх!

Однако муж никак не мог подчиниться этому требованию, не отпустив предварительно свою жену, а сделай он это, она бы либо упала на землю, либо осталась болтаться наполовину в доме, наполовину вне его, а это ужасно неудобная поза для женщины, поэтому муж продолжал галантно подталкивать ее вверх и запихивать в окно. Полицейские, уже получившие ранее медали за убийство грабителей, немедленно открыли огонь и, несмотря на то, что они продолжали бежать, а жена, о которой здесь рассказывается, представляла для них поистине крошечную мишень, сумели произвести несколько прямых попаданий в мужа и жену — вполне достаточных, впрочем, чтобы два выстрела оказались роковыми.

Таким образом маленький Лексингтон, которому не исполнилось еще и двенадцати дней, стал сиротой.

2

Известие об убийстве, за которое трое полицейских впоследствии были упомянуты в списке отличившихся, газетчики довели до сведения всех родственников почившей пары, и на следующее утро самые близкие из этих родственников, а также сотрудники похоронного бюро, три юриста и священник сели в несколько такси и направились к дому с разбитым окном. Они собрались в гостиной — мужчины и женщины — и расселись кружком на диванах и креслах, покуривая, потягивая херес и размышляя вслух, что же теперь делать с этим ребенком, с сиротой Лексингтоном.