ваше начальство и пришел поинтересоваться, какая еще помощь нужна Зерцаловой.

– Хорошо, – несколько поколебавшись, согласилась Зинаида Ивановна. – Только учтите, у Анфисы Афанасьевны неделю назад был гипертонический криз.

– Вот поэтому не хочется ее волновать.

– А есть причина? – еще больше встревожилась патронажная сестра.

– Увы, – вздохнул капитан. – Но большего, к сожалению, я вам сообщить не могу.

Они наскоро договорились, как ей и ему себя вести. Зинаида Ивановна открыла дверь своим ключом и крикнула в глубь квартиры:

– Анфиса Афанасьевна, это я!

Они разделись, прошли в комнату. На кушетке полусидела, опираясь на большую подушку, полная старая женщина с одутловатым, анемичным лицом. Она была укрыта пледом.

– Здравствуйте, дорогая, – приветствовала ее ласково сестра. – Вы, как я посмотрю, выглядите сегодня молодцом!

«Вот уж не сказал бы», – подумал Жур.

Печать тяжелой болезни лежала на всем облике Зерцаловой. Слабым голосом хозяйка поздоровалась с пришедшими. Зинаида Ивановна представила капитана как своего начальника. И старушка сразу стала хвалить внимательную, заботливую помощницу. Жур поддакивал ей, мол, это один из их лучших работников…

– Кабы не Зиночка, – заключила хозяйка, – меня бы давно уже отнесли… – показала она рукой куда–то.

– Да бросьте, Анфиса Афанасьевна, вы еще поживете… А теперь лучше давайте послушаем сердечко…

Не стесняясь Виктора Павловича, Зерцалова расстегнула халат на груди, считая, что он тоже медицинский работник. Жур отвернулся, сделав вид, что осматривает квартиру. На стенах были развешаны афиши с изображением Станислава Аскольдовича. Помимо тех, что он уже видел, была и такая, где Зерцалов стоял с воздетыми к небу руками в каком–то странном одеянии – то ли монаха, то ли индийского гуру. Кроме афиши, имелось множество картин. Скорее всего любительских, но, как говорится, не без искры Божьей.

– Что вы сегодня ели? – спросила у больной патронажная сестра, закончив прослушивание.

– Молока попила, рогалик…

– И все? – недовольно протянула Зинаида Ивановна. – Нет, так не пойдет. Сейчас я сварю вашу любимую кашу. Из геркулеса.

– А ее можно и не варить, – встрял в разговор Жур.

– Как это? – удивилась сестра.

– Очень просто. Нужно замочить геркулес на ночь в холодной воде, а потом только добавить молока и меда. Так же готовят и гречку.

– Ну что ж, как–нибудь попробуем, – сказала Зинаида Ивановна. – Вы тут не скучайте, а я пошла на кухню…

Виктор Павлович искал повод, чтобы перейти к разговору о сыне Зерцаловой, однако неожиданно она сама начала, обведя рукой стену:

– Это все мой Станислав…

– Вижу, – кивнул капитан. – Ему идет любой костюм…

– Я о картинах, – объяснила хозяйка, что имела в виду. – Все сам написал.

– Да ну? – восхитился Жур, – Он еще и художник?

– Лучше спросите, чем сын только не увлекался, – с гордостью продолжала Анфиса Афанасьевна. – Рисовал уже в три годика. Даже премию получил на выставке детских рисунков. А в пять – свободно читал и писал. И какие стихи сочинял!… Аскольд Михайлович, отец Стасика, послал в «Мурзилку», и одно напечатали. Да, да…

– Выходит, он уже тогда прославился на всю страну? – подыгрывал хозяйке Жур. – Небось пойди по этой стезе, стал бы знаменитостью в литературе.

В лице Виктора Павловича Зерцалова увидела благодарного слушателя. Она оживилась, даже щеки слегка порозовели.

– Вполне, вполне возможно… Знаете, у него что ни день было новое увлечение. То рыбок заведет, то голубей. А то вдруг заявил: хочу быть клоуном… Целыми днями сигал со шкафа на кровать, с кровати на стол. А уж шишек набил, честное слово, было стыдно в садик водить! – самозабвенно рассказывала Зерцалова. – А в один прекрасный день потребовал у отца: купи слона, буду дрессировать. Отец пошел в зоомагазин, купил морских свинок… Стасик закатил истерику, мол, издеваются. Ну и сбежал из дома… Знаете, где его нашли?

– Интересно…

– У цыган, в таборе.

– Не может быть!

– Да, да. – Зерцалова поправила сползший плед. – Сколько он доставлял нам огорчений, сколько я слез пролила, пока вырастила!…

– Ну, я думаю, и радости были, – заметил Жур.

– А как же, – закивала Анфиса Афанасьевна. – Чего у Стасика не отнимешь, так это его способности. Не подумайте, что я хвастаюсь. Все учителя в один голос твердили: у вас незаурядный мальчик… Честно говоря, удивлялись: вроде бы не особенно сидит за учебниками, а сплошные пятерки. Схватывал все буквально на лету. Лучший ученик в классе… И вдруг – чуть в тюрьму не угодил…

– В тюрьму? – ужаснулся Жур.

– Понимаете, подрался с учителем математики. Из–за девочки.

– В каком это было классе?

– В девятом. Скандал поднялся страшный… Я спрашиваю: Стасик, родной, что ты наделал? А он мне: жалею, мол, что не прибил… В эту девочку Стасик был влюблен, а учитель, как я поняла из слов сына, приставал к ней… Короче, виниться Станислав отказался наотрез. Его уже хотели выгнать из школы, судить. В лучшем случае – поместить в спецПТУ, где всякие воришки да хулиганы… Пришлось мне, матери, самой у того учителя валяться в ногах. Тот сначала уперся: если, говорит, я прощу такое, как мне потом работать в школе? – Зерцалова усмехнулась. – Ничего, простил. И работает до сих пор. А знаете, почему? Я оставила у него дома конверт с пятьюстами рублями. Тогда это были очень немалые деньги… Правда, Стасику пришлось кончать другую школу, но свою золотую медаль он получил. Пожалуйста, поступай в любой институт без экзаменов, а у сына новая блажь – служба в армии.

– Гм, странно, – удивился капитан, – многие сейчас мечтают от нее избавиться…

– Вот–вот сейчас, а тогда… – подхватила старуха. – Главное, захотел в моряки! Хотя там самый большой срок службы – три года… Но в военкомате его определили в танковые войска. Наверное, потому, что Стасик отлично водил отцовскую машину… Начал служить в Германии, и не просто солдатом, а переводчиком. Немецкий язык был его хобби.

«Так вот, наверное, где ему сделали наколку на плече по–немецки!»– подумал Жур, но перебивать Зерцалову не стал.

– Прошло месяцев восемь, – вела дальше свой рассказ хозяйка, – вдруг письмо от сына. Пишет: влюбился без памяти в немку и хочет жениться. Как, мол, мы на это смотрим?… Я в ужасе, муж буквально в шоке. Понимаете, у мужа во время войны погибли в бомбежку родители и сестра. При слове «немец» Аскольда Михайловича прямо–таки трясло… Я тут же написала: рано, мол, тебе обзаводиться семьей да и пожалей отца, старого коммуниста, знаешь ведь