Молчал Юдка. Безумные черные глаза смотрели прямо на сотника. Так смотрели, что чуть не сбился пан Загаржецкий.

– Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко же на небеси, так и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь…

Уже не говорил – шептал. И страшно стало отчего-то. Словно недоброе дело творил.

– И оставь нам долги наши, яко же оставляем мы…

– Батька! Батька!

Дрогнула земля. Черной кипенью подернулось небо.

* * *

– …Батька! Чуешь меня? Чуешь?

Во дворце началась «паника». «Паника» – это когда бегают и кричат. «Паника» – это плохо.

Я не виноват. Я никому не говорил про пленочки. Только братику.

Братик сказал, что прилетел Аспид. Сказал, что Аспид скоро съест солнышко. Я хотел сказать, что солнышко нельзя съесть. Оно большое и горячее. Оно далеко. Но я не сказал.

Мы с братиком пошли смотреть на Аспида. Мы смотрели на площади, где под ногами красивые картинки. Сегодня все их топчут и даже ноги не вытирают. Все смотрят на Аспида.

Аспид еще маленький. Он черный, он летает возле солнышка. У него есть хвост.

Братик сказал, что Аспид прилетел наказать всех за грехи. И его тоже, потому что он – «иуда».

Братик плакал. Я сказал, чтобы он не боялся. Я его спасу – если успею вырасти.

Я понял! Аспид – это дыра, в которую улетает весь мир.

Это очень плохо!

* * *

Со мной говорил батя! Я его слышал!

Батя умный и добрый. Он любит меня. Он сказал мне, что нужно сделать.

Я не успел спросить его о мамке. Я не успел спросить его, как нужно разговаривать с Богом.

* * *

Сегодня я спрятался. Я научился хорошо прятаться. Это просто. Надо захотеть, чтобы тебя не увидели.

Я спрятался в горнице, где стоят тяжелые игрушки с неправильными смыслами. Горницу нужно называть «вифлиофика». В горницу часто приходит тетка.

Я ждал. Я дождался. Тетка пришла. Я появился. Она вначале испугалась, а потом сказала, что я молодец.

Я – молодец!

Я сказал тетке то, что мне сказал батя. Она думала. Она не верит бате. Дядьке Князю она тоже не верит.

Я сказал ей, что Самаэль – обманщик и не спасет ее. Он всегда так обещает, чтоб можно было сделать, не делая. Она испугалась. Она спросила, знаю ли я, кто такой Самаэль. Я сказал, что знаю. Самаэль – это розовая бабочка.

Она сказала, что я еще маленький. Она сказала, что она подумает. Она думала громко. Она думала, что дядька Князь не сможет провести «эвакуацию». Она думала, что Самаэль дал ей свое слово.

Я сказал, что бабочки не могут давать слово людям. Бабочки не любят людей. Я это знаю, потому что сам скоро стану бабочкой.

Тетка велела мне не говорить такое словами. Она боится, что бабочки услышат.

Она знает, что внутри дядьки Князя тоже живет бабочка.

* * *

Надо говорить не «смыслы», а «Имена».

* * *

Мы едем к доброму дядьке! Мы едем втроем: братик, тетка и я. Братик боится. Тетка тоже боится, но совсем иначе.

Я не боюсь. Я – смелый!

Я – Денница!

Я скоро встречусь с Ириной!

– А может, из гарматы пригостить? – задумчиво молвил Мыкола Еноха.

– Жалко! – вздохнул Хведир-Теодор. – Или мы посполитым враги? У них же и зброи-то нет.

И оба поглядели вниз. А там, на луговине близ рощицы, где пан Мацапура хотел глаголи поставить, кипела толпа. С утра набежали – и мугыри, и бабы ихние, и даже соплячье босоногое. Набежали, под самый вал подобрались…

Всякого ожидала Ярина. Да только не того, что поспольство здешнее кинется Мацапуру выручать. Даже не поверила вначале. И лишь когда на забороло вышла, на окрестность знакомую взглянула – убедилась. Убедилась – и удивилась еще пуще.

– То их пахолки тутошние подняли, – заметил Хведир. – Эх, ворота запереть надобно было!

Старшой Еноха только кивнул. И Ярина кивнула. Следовало, конечно. Так ведь всего трое их было, если саму панну сотникову не считать. Легко ли втроем целый замок приступом добыть? До слуг полохливых просто руки не дошли.

Да и не до того было. Всю ночь переговорили. Слушала Ярина, дивилась, за батька сердцем болела. Ох, и славный черкас, батька Логин! Да вот где он сейчас? Эх, беда, не услышал, когда умница Хведир про дорогу верную спросил!

Ну, то не смерть!

Знала панна сотникова – не таков ее батька, чтобы самому пропасть и черкасов верных сгубить. Нет черкасскому роду переводу!

Увидятся! Не сегодня-завтра застучат у замка копыта!

А как сама рассказывать начала, страшно стало на хлопцев смотреть.

Почернели.

* * *

Ворота заложили бревном и еще одним подперли – для верности. Гармату, что братья на чортопхайке привезли, против тех ворот и пристроили: вдруг вышибут-таки? А с гаковницей не расставался Петро-молчун. Так и ходил с ней по заборолу – улыбался, ладонью поглаживал. Ну ровно кошку!

Думали вначале: обрадуется народ здешний, что Мацапуру-изверга повязали. Или хотя бы внимания не обратит. Так ведь нет!

Пришли! Пришли – не уходят!

К самому валу несколько мугырей подтащили какой-то сверток. Подтащили, развернули. Только и моргнула Ярина – полотно белое. Два аршина в ширину, в длину же все десять будут. А на том полотне белом – литеры киноварью красной…

– «Сво-бо-ду до-бро-му гос-по-дину Ма-за-пуре», – по слогам прочитал Хведир. – Странно, хлопцы. Языка не знаю, а литеры разбирать могу. Дивные дела!

Ярина хотела пояснить пану бурсаку про толмача невидимого (ишь, трудяга, литеры – и те подсказывает!), но тут же оборвала себя. В литерах ли дело?

– Он же!.. Мацапура – злодей… Он же, хлопцы, их вешать хотел! Шибеницы ставить! И подати… подати втрое поднять! А они…

– Дурни потому что! – авторитетно заявил Мыкола Еноха.

С ним не спорили. Да и не поспоришь особо со старшим сыном покойного пана писаря. Сажень косая в плечах, кулаки пудовые, и норов такой, что – поберегись! На Дунае был старшой Еноха над запорожцами-чупрындырами десятником. И слушались, химерники, шапки ломали. Что и говорить – справный черкас. Коренной!

– Читал я книгу одну, – задумчиво молвил Хведир. – Персидская, «Яваз Мусам» называется. Так сказано там, что крули персидские некий талан от бога имеют, «хваром» зовется. И кому тот «хвар» бог пошлет, того и слушаются во всем. И не только слушаются – любят. Чего бы крули те ни творили – хоть пытали, хоть смертью казнили. А все одно – любят.