– Ну, адрес написала. Диктуйте дальше.

– А что там раздумывать! – снова взрывается дядя Мирон. – Пиши так: «Дрянная девчонка! Стыдно! Уморишь деда! Телеграфируй немедленно. Напиши подробное письмо!» Вот и все…

– Нет, – возражает мама, – «дрянная девчонка» – это слишком грубо и резко.

– А я бы, – вступает в спор дедушка, – я бы написал не только «дрянная», но еще и «паршивая»! Человек должен быть человеком, а не свиньей!

– Нет, – говорит папа, – надо написать спокойно, без выкриков. Напиши так: «Дедушка очень обеспокоен твоим молчанием»…

Спор из-за текста телеграммы все разгорается. Мама хочет мягче. Мирон и дедушка – резче. Папа настаивает: телеграмма должна быть деловая, без истерики.

Внезапно раздается телефонный звонок: звонит Леня.

– Шашура, вы сегодня в городе?.. У нас новость: письмо от Тамары.

– Ну что с ней? Как она?

– Да ничего с ней! Никак она! – нетерпеливо отвечает Леня. – Живехонька-здоровехонька!.. Дедушка просит узнать: можно ли нам с ним сейчас прийти? Поговорить…

Конечно, все кричат:

– Да, да! Ждем! Пусть скорее приходят!

Мама достает из буфета любимую Иваном Константиновичем «апекитную» чашку и ставит ее на стол.

– Значит, «на вече»… – задумчиво говорит папа.

– Что там в этом письме? – гадает мама.

Дядя Мирон шумно встает из-за стола:

– Ничего в этом письме нет! Сказал же Леня: «живехонька-здоровехонька»! Просто измучился старик за три недели, хочет посидеть с друзьями… Пойдем, папаша, не надо его стеснять.

Приходят Иван Константинович с Леней.

– Вот что, друзья мои… – начинает Иван Константинович, как всегда, когда он открывает «вече» и собирается произнести речь.

Но тут же он замолкает. Растерянно обводит нас беспомощным взглядом своих добрых медвежьих глаз. Мама приходит ему на помощь:

– Письмо получили, Иван Константинович?

– Получил. Да. От Тамарочки… – отзывается он деревянным голосом. – Вот оно…

И он достает из бокового кармана конверт – уже знакомого нам вида, – узкий, изящный, сиреневого цвета.

Ох, была бы у меня такая почтовая бумага, я бы каждый день письма писала! Вот только одна беда: не только бумаги такой у меня нет, но и письма мне писать решительно некому.

– Сашенька, – просит Иван Константинович, – ты Тамарочкин почерк знаешь? Прочитай вслух…

Но тут вмешивается Леня. Он все время не спускал с Ивана Константиновича тревожного взгляда и теперь берет у него из рук сиреневый конверт:

– Не надо вслух, дедушка! Пусть каждый читает про себя…

Мы так и делаем. Вот оно, письмо Тамары. К нему нужно еще добавить бесчисленные кляксы, ошибки, помарки, какие-то рисуночки, – тогда все будет во всей красе!

«Дорогие дедушка и Леня!

Как вы поживаете? Отчего вы мне не пишете, ай, ай, ай, как нехорошо, вы меня забыли, я пла́чу…

(Здесь нарисована рожица, из глаз ее катятся небольшие блинчики и сбоку приписано: «это мои слезы».)

Я живу чудненько! Просто сказать, роскошно! У тетушки дом в два этажа, четырнадцать комнат. И весь дом занимает одна тетушка! Вы такой квартиры, наверное, никогда и не видали, даже у Нютки Грудцовой такой нет. В моей комнате обои не бумажные, а стены обиты английской материей, называется «чинц». Нютка лопнула бы от зависти, наверное, лопнула бы.

Мы уже переехали в Павловск на дачу, каждый вечер ездим на музыку, там самое лучшее общество. Только, к сожалению, много всяких Дрейфусов! Но кто в платочке или без шляпки, тех даже не впускают в зал. Простонародье слушает музыку из-за мостика. А вчера днем я была просто счастливая, потому что в парке мимо меня проехали великий князь Константин Константинович с сыновьями, и они привстали в стременах, и они отдали мне честь, потому что Павловск принадлежит им, значит, они здесь хозяева, а я, значит, ихняя гостья, и они меня приветствуют, это у них такой обычай. Правда, красиво?

Скоро уезжаем за границу. Я вам оттуда пришлю адрес. Дедушка, миленький, надо все-таки, я думаю, прислать сюда бабушкин трельяж красного дерева. Пусть тетушка видит, что мы у дедушки Хованского жили тоже не как последние какие-нибудь.

Целую вас крепко-крепко. Привет Сингапурке, злому попугайке.

Ваша забытая Тамара».

Все мы прочитали письмо Тамары. Сидим, молчим. «Веча» сегодня не получилось – нечего обсуждать, все ясно.

Иван Константинович прощается и идет к двери:

– Ты, Леня, здесь оставайся. Я немного пройдусь – пускай меня ветерком ополоснет…

После его ухода Леня бежит к окну. Смотрит на улицу и удовлетворенно кивает:

– Молодец Шарафут! Ведь он еще ничего не знает, что за письмо, о чем письмо. А вот чувствует, что дедушка огорчился, и – глядите! – идет за ним! Крадко́м идет, чтобы дедушка не заметил…

Вечернее чаепитие на даче – священнодействие!

Оно объединяет не только членов семьи, но и друзей, приехавших или пришедших пешком из города (дачный поселок расположен от города недалеко). В особенности, в такие времена, как сейчас, когда все волнуются из-за всяких неожиданных поворотов в деле Дрейфуса. Крейсер «Сфакс» уже приплыл во Францию, и слушание дела уже началось в суде города Ренна, в Бретани.

Все недоумевают, почему дело слушается не в Париже, а в бретонском захолустье. Все гадают: хуже это для Дрейфуса или лучше? Умные люди считают, что хуже. Это врагам было нужно, чтобы новый процесс слушался не в Париже, где сильны социалисты, где много рабочих, учащейся молодежи, много сторонников Дрейфуса. Бретань – это не только глубокая провинция. Спокон веку Бретань – это сердце контрреволюции, монархических заговоров, зловещее гнездо католических священников. Ничего хорошего тут ждать не приходится.

И в нашем городе – далеко от Франции – честные люди мечутся, стараются узнать что-нибудь помимо скудных газетных телеграмм, хотят встречаться с единомышленниками и друзьями, разговаривать и спорить до сипоты, засиживаясь иногда до поздней ночи за вечерним самоваром.

Мы сидим на балконе: мама, папа, Иван Константинович с Леней, Александр Степанович.

У всех, по-видимому, то сдержанно-сосредоточенное настроение, какое обычно нападает на человека в этот час.

– О чем вы так упорно думаете, Александр Степанович? – спрашивает папа.

– Я? Да как будто ни о чем особенном… – отвечает Александр Степанович, словно стряхивая с себя задумчивость. – У меня почему-то все время вертится в мыслях:

«…сообщите капитану Дрейфусу…»