Всё разительно переменилось уже на другой день.

Норма Фриз объявила, что результаты референдума она сама во главе женской делегации вручит правительству. Ни один мужчина не удостоился делегирования — только женщинам разрешалось посетить приём во дворце. Но уже за час до появления делегации у дворца собралось множество весёлых мужчин, некоторые несли в руках роскошные букеты — вручать своим подругам после того, как они покинут дворец. Шёл первый месяц зимы, время не для цветов, но все оранжереи и сады опустошили — цветов в руках у мужчин было больше, чем в любой весенний праздник. Часы шли к трагедии, а всем участникам церемонии ещё мнилось, что совершается веселье.

Радон Торкин в женской делегации не было. Её сочли слишком воинственной, а приход во дворец мыслился операцией мирной — он должен знаменовать единство всех кортезов. И Норма Фриз, возглавлявшая делегацию, обычно скромно одетая, выступала в роскошном цветастом платье, она украсила себя и гарнитуром тёмных камней. Женщин было всего двадцать, и все, разодетые, как на бал, по одной выходили из водохода, подошедшего ко дворцу, и поднятием рук отвечали на приветствия, смех, весёлые пожелания успеха от мужчин, двумя плотными шпалерами выстроившихся на подходе.

Норма Фриз с декларацией в руке подошла к воротам. Двери раскрылись, наружу вышли два офицера. В глубине двора виднелись ряды вооружённых солдат. Обстановка показывала, что обитатели дворца, в отличие от гогочущих мужчин на улице, отнюдь не расположены считать приход женщин развлекательной сценой. Норма Фриз потребовала президента, чтобы вручить ему заявление о всенародном недоверии. Один офицер взял в руки микрофон, голос его разнёсся по рядам собравшихся.

— Президента не интересуют ваши декларации. Он занят более важными делами.

— Тогда пусть явится его полномочный представитель — взять у нас декларацию недоверия президенту! — настаивала Норма Фриз.

Ответ офицера был категоричен:

— Никто к вам не явится. Никто вашей декларации не возьмёт.

— И вы не возьмёте?

— И я не возьму. Моё дело держать оружие, а не писульки.

Норма Фриз обернулась к своим делегаткам. В толпе оживлённых мужчин вдруг установилось молчание. Мужские шпалеры стали сдвигаться поближе к женщинам. Норма Фриз с обидой воскликнула:

— Вот как относятся к женщинам военные слуги президента. Даже говорить с нами не хотят!

Одна из делегаток, высокая красивая девушка с длинными кудрями, эффектно уложенными на плечи, выдвинулась вперёд.

— Мы пройдём силой. Пустите! — крикнула она офицеру.

— Запрещаю! — сказал офицер. — Ни одна не пройдёт во дворец. А будете прорываться, применю силу.

Вот в этот момент в молчаливой толпе мужчин пронёсся первый, ещё глухой гул. Шпалеры сдвинулись тесней. Солдаты во дворе стали продвигаться к воротам. Высокая девушка гневно крикнула:

— Всё равно пройдём! Попробуйте применить силу!

Она оттолкнула офицера и шагнула за ворота. За ней метнулось ещё несколько женщин. Офицер схватил девушку за руку, другой дёрнул её за платье. Она рванулась, платье разорвалось. Первый офицер толкнул её в грудь. Удар был сильным, она пошатнулась, но устояла. И повернувшись к толпе, ухватив разорванное на груди платье, с рыданием прокричала кому-то:

— Твою невесту бьют, а ты смотришь!

Из толпы, свирепо расталкивая соседей, вырвался рослый парень с огромным букетом в руках. Он метнул букет в офицера, порвавшего платье на его невесте, и сразил кулаком другого. На него навалились набежавшие солдаты, он разметал их и снова бросился на обидчика невесты. Офицер выхватил импульсатор. Сухой треск, усиленный микрофоном, отчётливо разнёсся над толпой, парень, уже сражённый, успел выхватить импульсатор и повернуть его на офицера — оба рухнули под ноги солдат. Женский отчаянный визг потонул в яростном вопле мужчин. Толпа всей массой бросилась на солдат.

Женщины, вытесненные на тротуары, с плачем убирались подальше, озверевшие мужчины сорвали ворота. Солдаты опасались в толчее выхватывать импульсаторы, да и приказа не было, а оба офицера, бездыханные, попирались ногами толпы. Разъярённые мужчины брали массой, один за другим солдаты валились наземь либо бежали в глубину сада и прятались во дворце. Какой-то мужчина вскочил на садовую скамью перед операторами стерео — те одни не поддались ни панике, ни ярости — и дико вопил:

— Наших женщин избивают! Мужчины мы или не мужчины? Все прекращайте работу! На улицу!

Из сада с обеих сторон дворца выползли, натужно ревя, бронированные водоходы. Ни один не стрелял, на это у правительства хватило ума. Они напирали на толпу, вытесняя её наружу. На них карабкались, плевали в прорези машин, но уже скоро во дворе не осталось ни одного вторгнувшегося мужчины. Опрокинутые ворота подняли и захлопнули. Солдаты снова высыпали из помещений. Неподвижные водоходы сторожили ворота, готовые к новой схватке с толпой. Толпа рассеивалась. Мужчины кучками провожали делегаток, высокая девушка, первая завязавшая сражение во дворце, шла под охраной доброго десятка мужчин, и то рыдала, что её жениха больше нет в живых и она повинна в его смерти, то громко проклинала солдат президента и его самого. А тело жениха водрузили на открытую машину, куда забрались ещё несколько раненых, и везли с криками по улицам.

Отчаянный призыв мужчины остановить все работы и выйти на улицы защищать женщин услышала вся страна. О делегации к президенту оповещали заранее, о том, что церемония вручения декларации будет показана по стерео, тоже знали. И ещё не завершилась схватка во дворце, как загудели заводы столицы, и их призывный рёв подхватили все сирены, все уличные гудки, все клаксоны. Не прошло и часа, как вся страна гудела, свистела и клаксонила. А потом каменное молчание опустилось на города и сёла. Всё остановилось — производство на заводах, движение на улицах, занятия в школах, торговля в магазинах.

Великая забастовка сковала Кортезию.

И сразу стало ясно, что простой остановкой работ не ограничится. Страна созрела для великих перемен — и они приближались.

Прищепа докладывал нам, что президент Аментола непрерывно заседает с министрами и генералами — вырабатываются решения. Что они будут важными, а не отвлекающими внимание и не канализирующими общественные страсти на пустяковые перемены, явствует из того, что помощники президента запрашивают о настроениях на заводах, в казармах, в клубах; о каждом сборище на улице, каждом митинге на площадях сообщается правительству. В армии и на флоте объявлена повышенная готовность.

— Не исключаю, что президент готов подавить народное возмущение военными средствами, — суммировал свою информацию Прищепа. — Он всё же не из тех, кто пугается женских истерик.

— А если в истерику впадут и мужчины? — спросил я.

Прищепа не исключал такой возможности, но считал её маловероятной. Бастуют в Кортезии все, но политической программы не выдвинули. Господствуют эмоции, а не программы. Женщины негодуют, что правительство не пожелало с ними считаться, и с прежним жаром требуют отставки недавно любимого президента. Но кандидатура Нормы не муссируется. Вряд ли её поддержат мужчины, если Аментола и уйдёт. Забастовщики требуют, чтобы президент извинился перед женщинами, сам взял из их рук петицию о своей отставке, а вот уходить ли досрочно, пока его дело. И это нечто совсем иное, чем требование немедленного мира, пока такое требование остаётся только за женским движением.