перед своим домом. Мимо румяного точильщика, точившего ножи на крыльце. Гвен вздохнула. От Ульвина помощи с поисками ждать было нечего – он забрался ей на плечо и методично обгрызал желудь. Кусать такую громадину он не мог и просто стесывал стружку со звуком, с которым плотник обстругивает рубанком доску.

В конце улицы дети строили снежный домик, и даже издали было видно – дела у них идут отлично. Снег хорошо лепился, щеки и уши кусал бодрящий морозец, дети хохотали и то и дело валяли друг друга в снегу.

– Иди к нам! – закричали они, увидев Гвен.

Но она только улыбнулась, помахала им всем и поскакала дальше.

Кому же может быть плохо? Мама всегда кого-то находила – шла по деревне и прямо чувствовала, если кому-то даже немного грустно. Стучала в дом, разговаривала и все исправляла. Гвен упрямо подумала, что не отвлечется, пока не обойдет все-все дома и у каждого не спросит, не нужна ли ему помощь.

В первом доме жили старушка и старик, их имен Гвен не помнила. Они с мамой заходили сюда несколько раз, когда старушке казалось, что внуки любят ее недостаточно сильно. Гвен взбежала на крыльцо и постучала.

Когда старушка распахнула дверь, вместе с ней наружу вырвался чудесный запах топленой каши и звук младенческого смеха. Ну ясно, все у нее теперь хорошо.

– Маленькая, – удивилась старушка. – Ты чего тут одна? Мама здорова?

– Да, да! – бодро ответила Гвен. – А вот скажите, вам сегодня не грустно?

– Нет, – растерялась старушка, с интересом поглядывая на Ульвина, который так увлекся, что даже не поздоровался. Гвен мельком подумала, что желудь становится все меньше, а Ульвин – все шире. Кажется, она перестаралась с размером угощения. – Хочешь погреться, крошка? Я за младшим приглядываю, пока старшие с родителями снежного человечка строят.

– Спасибо, нет! Мне пора. – Гвен старательно скрыла разочарование и улыбнулась.

Нельзя показывать, если тебе немного грустно, потому что от этого другим тоже грустно. «А что это будет за мир, – говорила мама, которая на работе всегда улыбалась, – если волшебники сами начнут расстраивать людей?»

И Гвен помчалась дальше, по пути отобрав у Ульвина желудь, уже принявший форму неправильного кубика со следами зубов. Она подкинула желудь на ладони, и тот исчез.

– Эй! – заверещал Ульвин, хотя живот у него уже подпрыгивал на бегу от лишнего веса. – Это мой! Ты мне его дала!

– Я потом отдам. Ты лопнешь.

– Мой желудь, – грустно сказал Ульвин и тихо заплакал, свернувшись на ее плече.

Если вы никогда не видели, как плачут животные, то знайте: это самое грустное зрелище в мире. Гвен сняла его с плеча и погладила.

– Я тебя люблю, – тихо сказала она, потому что мама всегда говорила ей это, когда она грустила. – Но тебе не туго в своем меху? Ты же и правда объелся.

– Туго, – всхлипнул Ульвин, цепляясь за ее шубу. – Иди помедленней, у меня живот подскакивает.

Гвен улыбнулась и пошла медленно, хотя ее так и тянуло бежать.

– Ну все, ш-ш-ш. Нам с тобой нужно срочно отыскать кого-нибудь грустного, а то мама расстроится. Она верит, что я однажды стану самой великой волшебницей обитаемых земель.

– А обитаемые земли – это докуда?

– Не знаю, – задумалась Гвен. – Наверное, до оврага. За ним-то уже никто не живет, один лес. Ладно, вперед!

Глава 2

Бард, печка и бык

Гвен таскалась по деревне еще пару часов, пытаясь помочь:

– вдове, муж которой в прошлом году погиб во время зимней рыбалки (но вдова, погрустив положенную неделю, уже, кажется, совсем утешилась и посвятила себя вязанию лучших в деревне носков. И даже пряжа у нее не путалась, ну что ж такое!),

– маленькому сыну пекаря, который ходил без шапки (но оказалось, что он ее не потерял, а учится магии и проверяет, можно ли обогревать голову силой желания. На самом деле можно, но это слишком сложно для такого малыша. К сожалению, поняв свою ошибку, он тут же надел шапку и побежал дальше),

– семье, которая вместе белила печь (но им нравилась совместная работа, и помощь оказалась совсем не нужна).

И еще много-много похожих случаев. В конце концов Гвен просто села на скрипучий снег. Мама всегда ухитрялась выискивать грусть, но деревня была большущая, а Гвен уже промерзла и устала. Обычно мама брала ее на руки, когда они так долго ходили, а тут взять было некому, даже наоборот – самой приходилось нести сытого Ульвина, который спал в удобном глубоком кармане за пазухой.

Мама часто повторяла, что надо слушать аниму, она всегда приведет, куда надо, но это оказалось совсем не просто. Гвен зажмурилась, растянулась на снегу и вообразила деревню как один большой шар света, любви и спокойствия. Где-то тут должна быть прореха, темное пятнышко, которое надо устранить.

Крупные снежинки надвигались на нее с темного неба и мягко оседали на лице, и от их прохладных прикосновений Гвен вдруг стало грустно. Отгонять грусть сил не было, Гвен на пару мгновений поддалась, окунулась в нее полностью, и это вдруг помогло. Видимо, грусть притягивается к грусти, кто бы мог подумать! Гвен почувствовала, что ее куда-то тянет, ощущение было ноющее и неудобное, но она послушалась его, выбралась из снега и пошла, стараясь не очень-то радоваться, чтобы не спугнуть грусть.

На той окраине деревни, куда она пришла, Гвен бывала редко – здесь жило совсем мало детей, не с кем было играть. Она взошла на крыльцо дома, который показался ей самым интересным из-за неуловимого тянущего чувства внутри и легкого запаха гари, просочившегося в открытую дверь.

Гвен постучала, но никто не отозвался.

– Эй, – тихо позвала она, заглянув в дом. – Есть кто-нибудь?

– Да. – Мальчик, сидевший за столом, уныло поднял голову, и Гвен его узнала: Рыжик, сын гончара. – Я хотел еду папе с мамой приготовить, они к бабушке ушли двор от снега чистить. Они мне не велят самому печь топить, я еще маленький. Но я хотел… Я даже играть не пошел, я…

О, Гвен отлично понимала это сладкое чувство: желание восхитить и порадовать маму любой ценой. Хотя насчет того, что Рыжик не дорос иметь дело с огнем, родители вообще-то были правы, – ему, кажется, и пяти лет не исполнилось. Сердце у Гвен вспыхнуло от радости. Малыш выглядел действительно по-настоящему грустным. Ну, еще бы: растопить печку и поставить в нее свое блюдо ему удалось, а вот дождаться, пока огонь догорит до углей, терпения не хватило, вот его произведение и вспыхнуло