— Что же, нужно купить чаю?

— Купи шалфею да меду, — смотри, не больше как на гривенник: деньги нужны, — строго и тихо шепнула старушка.

За перегородкой Митя сердито двинул столом и быстро вышел оттуда.

Он был еще очень молод, высок ростом, но страшно, худ. Несмотря на бледность и худобу, в чертах его было поразительное сходство с сестрой. Только на его губах беспрерывно блуждала злая улыбка. Длинные черные волосы придавали его лицу страдальческое выражение. Сюртук его, запачканный красками, лоснился от времени, локти были худы.

— Разве хорошо по ночам ее посылать? — сердито сказал Митя старушке. — Я сам пойду.

И с сердцем взяв фуражку и шинель, висевшую в углу на гвозде, он вышел из комнаты. Старушка и Катя тревожно следили за его судорожными движениями, и только когда он ушел, старушка заговорила, крестясь:

— Господи, что это с ним?.. Разве я ей не мать? — продолжала она, рассуждая сама с собою. Разумеется, я человек бедный; но разве я пошлю свою дочь куда не следует? да и в первый ли раз я ее посылаю в лавочку?..

Старушка вздохнула

— Что это, господи! — прибавила она. — И как он страшно иногда стал глядеть, — мороз пробежит по телу!

И она снова вздохнула тяжелей прежнего. Катя стояла не шевелясь, с поникнутой головой, бессмысленно устремив глаза в пол, На ее еще свежем и юном личике было столько немого отчаяния, что если б пар от кипящего самовара, густо наполнивший холодную комнату, не скрыл этого лица от слабых глаз старушки, то не так бы еще дрогнуло сердце бедной матери. Митя принес чай и сахар, молча положил на стол и быстро удалился за перегородку. Старушка долго пересчитывала принесенную им сдачу и покачивала головой. Но через несколько минут на грустном лице ее появилась улыбка самодовольствия, и она с наслаждением постукивала чашками, перетирая их.

Катя уселась на прежнее свое место и продолжала шить.

Вдруг вдали послышались звуки шарманки. Катя боязливо взглянула на свою мать, которая в то время, приподняв дрожащей рукой крышку у чайника, с улыбкой заглядывала, настоялся ли чай.

Печальные звуки «Лучинушки» слышались все ближе и ближе, наконец раздались у самого окна.

Старушка прислушалась и весело сказала:

— А вот и Иван Карлыч!

И она лукаво посмотрела на Катю, которая вся вспыхнула и с каким-то ужасом прислушивалась к звукам шарманки. Вдруг они замерли, и через несколько минут в кухне послышался шорох и отрывочный, плачевный звук? видно, нечаянно задели ручкой шарманки,

— Катя, посвети! — с упреком заметила старушка.

Но было уже поздно: в комнату вошел высокий молодой человек с добрым и кротким лицом. Одет он был очень легко для зимнего времени. Очень потертая бекешь табачного цвета, а под ней, шерстяной вязаный красный шарф, служивший ему вместо сюртука, в руках фуражка с ушками и с кисточкой. Он неловко поклонился старушке и Кате, которая сидела к нему спиной. Катя привстала с работой и, не поднимая от нее лица, поклонилась шарманщику.

Шарманщик старался улыбнуться, но не мог: губы его окоченели от холоду.

— Милости просим, садитесь, — приветливо говорила повеселевшая старушка. — Катя, — продолжала она с неудовольствием, обратясь к дочери, — Катя, что же это ты, подай кружку!

Катя поспешно кинулась в кухню.

Шарманщик бил свои красные руки одну об другую, дышал на них, грел их над самоваром и в то же время следил за Катей.

— Палагея Семеновна, — обратился он к старушке, выговаривая слова не совсем чисто по-русски, — ваш дочь из лица похудела…

Старушка вздохнула и печально отвечала:

— Ох, Иван Карлыч, невеселая им жизнь-то! они у меня и без того слабые; да еще работа! оно, знаете, не расцветешь.

— Маменька! — чуть не рыдая, произнесла Катя, появляясь на пороге и указывая головой на перегородку.

Старушка печально махнула ей рукой и замолчала.

— Ваша здоровье, Катерина Петровна? — застенчиво спросил шарманщик, поглядывая с робостью в то же время то на мать, то на дочь.

Катя ответила; «хорошо-с» и скрылась в угол комнаты.

— Митя, хочешь чаю? — спросила старушка.

— Нет! — сердито отвечал Митя, но в ту же минуту прибавил более кротким голосом: — Не хочется, маменька.

Шарманщик, услышав голос Мити, привстал и уже хотел поклониться, но опомнился и сел опять.

— Налейте чаю, я подам брату, может, он и выпьет, — подойдя к столу, тихо сказала Катя.

— Отнеси, — радостно прошептала старушка и с упреком прибавила: — он не так на тебя сердится.

Катя взяла чашку и пошла к брату за перегородку; Положив голову на руки, Митя сидел у стола, по которому валялись краски и кисти; две нагорелые свечи тускло освещали портрет толстой купчихи и неоконченную копию. При появлении сестры Митя быстро поднял голову, и на его впалых щеках показался яркий румянец. Катя поставила чай и, встретив глаза брата, отчаянным жестом указала на другую комнату. Краска бросилась ей в лицо, и она закрыла его руками.

Митя, ломая руки и весь дрожа, с упреком смотрел на сестру: Катя быстро отняла руки от лица, вытерла слезы и с испугом посмотрела на него. Он был угрюм, и лицо его выражало упрек и отчаяние. Катя принужденно улыбнулась, поправила волосы, ласково кивнула головой брату и вышла. Проводив ее глазами, Митя вскочил со стула и кинулся к мольберту, стоявшему в углу с большой картиной, покрытой простыней; он судорожно сдернул простыню, схватил свечу, поднес к картине и отшатнулся немного.

Картина была только еще начата. Для одного творца ее доступны были неопределенные, бледные черты, обозначавшие фигуру женщины в полулежачей позе.

Митя долго глядел на начатую картину, и на губах его блуждала какая-то злая улыбка. Но вдруг его лицо стало смягчаться; он поставил свечу на стол, уселся с ногами на оборванный диван и не спускал с своей картины глаз, полных необыкновенного блеска.

Между тем у самовара старушка пресерьезно рассказывала свои сны шарманщику, который внимательно слушал ив то же время не спускал глаз с Кати, усевшейся за свою работу. Старушка усердно угощала и занимала шарманщика, который в свою очередь передавал ей все, что заметил в продолжение дня на улице.

— Вот уж богатые-то похороны я видел сегодня! что каретов, каретов-то, а позади за гробом народу сколько шло!

— Богатому, Иван Карлыч, с-пола-горя и умирать-то, — заметила со вздохом старушка и тихо прибавила: — ну умри я теперь, право лучше было бы: меньше им забот; да как вспомнишь, что траты-то им будет, так сердце кровью обольется.

Катя с упреком взглянула на мать и указала на перегородку.

— Старушка потупила глаза и завела