— Убежав, эти люди аннулировали свои права, Филодем, — спокойно возразил Цезарь. — Теперь истинное правительство Рима — я.

— Нет, не ты.

— Значит ли это, Филодем, что ты окажешь помощь врагам Рима в лице Гнея Помпея и его союзников?

— Массилия предпочитает не оказывать никому помощь, Цезарь. Хотя, — добавил Филодем, самодовольно улыбаясь, — мы послали делегацию к Гнею Помпею в Эпир, подтверждая нашу лояльность.

— Это дерзко и неблагоразумно.

— Если даже и так, я не вижу, что ты можешь с этим поделать, — надменно сказал Филодем. — Массилия слишком хорошо укреплена, и ты не сумеешь принудить ее к повиновению.

— Не провоцируй меня! — улыбаясь, сказал Цезарь.

— Занимайся своим делом, Цезарь, и оставь нас в покое.

— Прежде я должен быть уверен, что Массилия останется нейтральной.

— Мы не станем никому помогать.

— Несмотря на ваше обращение к Гнею Помпею.

— Это идеология, не практика. На практике мы будем сохранять абсолютный нейтралитет.

— Так-то лучше, Филодем. Если я увижу обратное, вас ждет блокада.

— Ты не сможешь осадить город с населением в миллион человек, — уверенно сказал Филодем. — Мы не Укселлодун и не Алезия.

— Чем больше ртов надо кормить, Филодем, тем больше уверенности, что крепость падет. Ты, я думаю, слышал об одном римском генерале, некогда осадившем один испанский город. Горожане послали ему в дар еду, заявив, что у них десятилетний запас провианта. Генерал поблагодарил горожан и сказал, что на одиннадцатый год он возьмет город. И город сдался, зная, что так все и будет. Предупреждаю тебя, не заигрывай с моими врагами.

Однако два дня спустя Луций Домиций Агенобарб прибыл к Массилии с флотом и двумя этрусскими легионами. Горожане, завидев его, опустили на дно огромную цепь, не дававшую кораблям входить в гавань, и суда Агенобарба беспрепятственно пришвартовались к причалам.

— Укрепить город, — приказал совет.

Вздохнув, Цезарь отказался от осады Массилии. Эта задержка не была такой катастрофичной, как, видимо, считал городской совет. Зима сделает Пиренеи трудными для перехода как войском Помпея, так и его собственным, а встречные ветры помешают им покинуть Испанию морем.

Лучшим во всем этом было прибытие Гая Требония и Децима Брута с девятым, десятым и одиннадцатым легионами.

— Я оставил пятый возле Икавны, — чуть смущенно сказал Требоний, с нескрываемым обожанием глядя на своего командира. — Эдуи и арверны в случае надобности помогут ему. Они дали слово. У них хорошее войско, почти с римской организацией. Впрочем, весть о твоих победах в Италии ошеломила все галльские племена. Присмирели даже мятежные белловаки. Думаю, этой зимой Длинноволосая Галлия будет вести себя тихо.

— Хорошо бы, ибо я не могу сейчас послать пятому подкрепление, — сказал Цезарь и повернулся к другому легату. — Децим, мне нужен флот. Ты знаком с морским делом, а, по словам моего родича Луция, Нарбон наладил работу верфей и умирает от желания продать нам несколько крепких трирем. Поезжай, посмотри, что там есть. И плати, не скупясь. — Он громко рассмеялся. — Ты не поверишь, но Помпей и римские консулы второпях забыли в Риме казну!

Легаты остолбенели.

— О боги! — воскликнул, придя в себя, Децим Брут. — Я и без того даже в мыслях не держал прибиться к твоим неприятелям, Цезарь, но эта новость заставляет меня еще больше радоваться тому, что я с тобой! Вот ослы!

— Ослы не ослы, но этот факт наглядно показывает в какое они пришли замешательство, столкнувшись с необходимостью вести войну. Они ходили надутые, важные, вставали в позы, грозили мне, оскорбляли меня, не считались со мной, но, как выяснилось, ни на миг не верили, что я пойду на Рим. Они не представляют, что делать, у них нет стратегии. И денег нет. Я велел Антонию не препятствовать продажам любого имущества Помпея и не мешать перекачке к нему вырученных средств.

— А не ошибка ли это? — спросил с беспокойством Требоний. — Ведь, отрезая Помпея от денег, мы могли бы надеяться на скорое завершение этой войны.

— Нет, это лишь затянуло бы ее, — возразил Цезарь. — Помпей все равно нашел бы деньги. Пусть уж лучше потратится лично. Все, что он продаст в Италии, к нему уже не вернется, как и к другим, вдохновленным его примером. Пусть истощат кошельки. Наш пиценский друг входит в двойку-тройку самых богатых людей в государстве. Агенобарб в этом смысле шестой или седьмой. Я хочу их обанкротить. Безденежные персоны сохраняют влияние, но власти уже не имеют.

— Ага, — сказал Децим Брут, — я вижу теперь, что ты и впрямь не намерен карать кого-то из них. То есть казнить, подвергать гонениям, отправлять в ссылку.

— Именно, Децим. Никто не скажет, что я чудовище, второй Сулла. В этой войне нет врагов Рима ни с одной, ни с другой стороны. Мы просто по-разному смотрим на его будущее. Я хочу, чтобы все мои теперешние оппоненты восстановили свое положение в обществе и без боязни продолжали высказывать свою точку зрения. Сулла зашел в тупик. Любому, кто хоть что-нибудь делает, разумная критика только полезна. Я не могу и представить себя в окружении подхалимов. Человека должны выводить в ряды первых не славословия, а дела.

— А мы разве не подхалимы? — спросил Децим Брут.

Это вызвало смех.

— Нет! Подхалимы не водят в бой легионы. Они полеживают на кушетках, потягивают вино и прикидывают, куда дунет ветер. Мои легаты не боятся высказываться, когда считают, что я не прав.

— Это трудно далось тебе, Цезарь? — спросил вдруг Требоний.

— Сделать то, что я сделал? Перейти Рубикон?

— Да. Мы все беспокоились за тебя.

— И трудно, и нет. Я не хочу войти в историю как завоеватель собственного отечества, ибо я веду эту войну за него. Я стоял перед выбором: или Рим, или вечная ссылка. И если бы я выбрал последнее, Галлия всего за три года ушла бы из-под римской руки. А Рим потерял бы контроль над всеми своими провинциями. Он и так его теряет. Давно пора запретить всяким Клавдиям и Корнелиям грабить подвластные Риму народы. А также ростовщикам вроде Брута, прикрывающим свои махинации флером сенаторской респектабельности. Я хочу провести ряд радикальных, но необходимых реформ, после чего пойду на парфян. В Экбатане находятся семь римских серебряных орлов и останки великого, неправильно понятого на родине римлянина. Они взывают к отмщению. Кроме того, — добавил Цезарь, — мы должны оплатить эту войну. Я не знаю, сколько она продлится. Разум говорит, что несколько месяцев, но интуиция шепчет, что дольше. Я ведь борюсь со скопищем рьяных, упертых и безмозглых глупцов. С ними будет не легче, чем с галлами, хотя, я надеюсь, все обойдется без большой крови.

— До сих пор ты был очень сдержан, — сказал Гай Требоний.

— Таковым я и намерен остаться, но позиций не сдам.

— У тебя вся казна, — сказал Децим Брут. — К чему беспокоиться об оплате кампании?