Началось с того, что, когда получены были известия о сборе закубанцев, готовившихся напасть на русские деревни, как это было при Булгакове, Портнягин немедленно распорядился вооружить крестьян и раздал им ружья, патроны и сабли. Гражданское начальство, управлявшее крестьянами, увидело в вооружении их почему-то меру, опасную для спокойствия края, и просило Ртищева отменить распоряжение. Ртищев, все время доносивший о миролюбивом настроении горцев, был неприятно поражен распоряжением Портнягина и объявил ему выговор, приказав в то же время не только обезоружить крестьян, но даже деньги, употребленные на покупку пороха, отнести на счет начальника линии.

«Я не вижу никакой надобности в вооружении крестьян, – писал он Портнягину, – потому что если бы какое-нибудь село и находилось действительно в опасности от хищников, то вы, имея войска, обязаны сами защищать его жителей. Сверх того, и жители должны оберегать себя от нападения тем, чтобы иметь селения, окопанные рвами, не жить на хуторах и не селиться отдельными домами».

Вскоре случилось одно происшествие, еще более усилившее неудовольствие Ртищева. В январе 1813 года чеченцы, в числе четырех тысяч, собрались против Шелкозаводской станицы на Тереке, угрожая вторгнуться в пределы Кавказской губернии. Шеф Суздальского полка полковник князь Эристов (впоследствии знаменитый покоритель Тавриза) предупредил их намерение и, перейдя за Терек, разбил все скопище наголову. Портнягин просил о награждении Эристова. Ртищев не только отказал в награде, но и выразил положительное неудовольствие за подобные экспедиции, находя, что дело начальников линии снискивать дружеское расположение горских народов не оружием, а ласковым обхождением и спокойным соседством.

Миролюбивое настроение главнокомандующего настолько поощрило чеченцев к новым дерзким набегам, что они нахлынули на Терекскую линию и, как вода разорванной плотины, разлились по дорогам. Выведенный из терпения, пылкий Эристов, несмотря на предыдущий урок, вторично перешел за Терек и после упорного боя истребил несколько селений по Сунже. Разгром чеченцев был на этот раз так поучителен, что они просили пощады и дали аманатов, обещая больше не тревожить русских границ. Обстоятельства дела были таковы, что нельзя уже было ни в чем обвинить Эристова, и он за оба дела получил генеральский чин и орден Святого Владимира 3-й степени.

Сдерживая горцев на Тереке, Портнягин в то же время беспрерывно посылал летучие отряды и за Кубань, чтобы следить за тамошним положением дел. Но так как это возбуждало постоянные неудовольствия Ртищева, то Портнягин вынужден был наконец уступить и подчиниться безусловным требованиям главнокомандующего. Исполнение чужой программы, вовсе не соответствовавшей тогдашнему положению дел на линии, однако, не могло быть успешно. Оставленные в покое, горцы быстро усилились и 6 сентября 1813 года, ворвавшись в русские пределы, увели с собой за Кубань до двух тысяч ногайских семейств. Две экспедиции, предпринятые Портнягиным с целью возвратить беглецов, не имели успеха; удалось только отбить скот и часть имущества – все остальное успело укрыться в земле абазинов.

Ободренные удачей, горцы задумали повторить вторжение, и лазутчики, являясь в Георгиевск, называли даже имена тех деревень, которые были обречены на гибель. Тогда Портнягин сам перешел за Кубань и, напав на скопище, рассеял его прежде, чем оно было готово к походу. Но на обратном пути русский малочисленный отряд был обложен двенадцатью тысячами горцев; им, однако, не удалось сломить стойкой обороны отряда, и после четырехдневного боя они рассеялись, оставив на месте более двух тысяч тел своих лучших наездников. Очевидцы рассказывают, что, когда черкесы потеряли уже надежду уничтожить отряд открытой силой, они пустили на него огромное стадо разъяренных буйволов, рассчитывая под этим прикрытием ударить в шашки, но хитрый маневр их не удался, потому что стадо, испуганное встретившими его выстрелами, шарахнулось назад и смяло самих же закубанцев.

К сожалению, весь результат блестящего похода Портнягина был парализован неудачей, понесенной почти в то же самое время за Кубанью войсковым старшиной Сычовым. Сычов с двумястами солдат и донских казаков был послан преследовать бежавших ногайцев, но, подходя к их кочевьям, он был внезапно окружен четырехтысячной партией и, не имея мужества проложить себе дорогу оружием, вступил в переговоры. Горцы потребовали выдачи двух ногайских владельцев, задержанных на линии, а в обеспечение взяли в аманаты трех русских офицеров.

Портнягин, достойный ученик Цицианова, естественно, увидел во всем этом деле позорное пятно для чести русского оружия и немедленно отрешил Сычова от командования. Не так взглянул на это дело главнокомандующий. По его распоряжению владикавказский комендант генерал-майор Дельпоццо приступил немедленно к производству формального следствия над самим Портнягиным, и одной из причин к обвинению его послужило удаление от должности главного ногайского пристава генерал-майора Менгли-Гирея, к которому ногайцы питали большое доверие. Это была действительно ошибка Портнягина, но приписывать одному этому обстоятельству какое-либо особенное значение было крайне несправедливо. И Дельпоццо отлично знал те тайные пружины, которые двигали всей этой историей, но совершенно умолчал о них в своем донесении главнокомандующему.

Дело же было в действительности в следующем. Еще во время управления линией генералом Ртищевым родной брат Менгли-Гирея, Бахты-Гирей, был убит одним из закубанских владельцев, князем Лоовым. Менгли-Гирей потребовал тогда, чтобы с Лоовым поступили по всей строгости русских законов, так как убийство сделано было на русской территории. Но Лоов бежал к абазинам, и сторонники Бахты-Гирея, лишившись возможности отомстить ему лично, перенесли кровавую канлу не только на весь абазинский народ, укрывший преступника, но и на ногайцев, у которых он был убит. Встревоженный Ртищев отправил в горы одного туземца, поручика Таганова, с тем чтобы он так или иначе захватил Лоова. Хитрый Таганов не замедлил вкрасться в доверие князя и успел склонить его приехать в Георгиевск будто бы для примирения с Менгли-Гиреем. Но едва прямодушный Лоов, поверивший данному слову, переступил русскую грань, как был схвачен, привезен в Георгиевск и предан суду.

Ртищев в это время уже был назначен главнокомандующим в Грузию и, уезжая в Тифлис, предписал Портнягину отправить Лоова в Астрахань, так как на линии, где он имел много друзей, могли быть сделаны попытки к его освобождению. Портнягин не скрыл своего презрения к Таганову как к человеку, игравшему честным словом, и медлил с отправлением Лоова до тех пор, пока Ртищев, по жалобе Менгли-Гирея, не напомнил ему своего приказания. Тогда Лоов был отправлен, но бежал из Астрахани, а Менгли-Гирей заподозрил в этом деле участие самого Портнягина. Глубоко затаив в душе обиду и ненависть, он снова жаловался Ртищеву, а между тем начал волновать ногайцев. И вот когда интриги его были открыты, Портнягин и удалил его от должности.

Дельпоццо, однако, не счел за нужное касаться подробностей дела и донес главнокомандующему просто, что причина ногайских волнений заключалась: во-первых – в притеснениях, которые делали им линейные казаки преимущественно по земельным вопросам; во-вторых – в удалении от должности генерала Менгли-Гирея, который один держал в повиновении буйных ногайцев; и в-третьих – в слабом и небрежном охранении казаками пограничной черты. Последнее обстоятельство Дельпоццо доказывал тем, что турецкий назырь Сеид-эфенди, прорвавшись с по луторатысячной партией всадников сквозь кордоны вблизи самого Георгиевска, прежде чем увести ногайцев, пять дней оставался в русских владениях, никем не замеченный.