достаются в зависимости от авторитета, идейной и культурной близости, а фактически – принадлежности.

Такая каста напоминает маленький, но сплоченный класс, охраняющий свои привилегии. В былые времена высшие классы настолько отличались от низов, что имели даже свой отдельный язык. Каста в этом смысле наследуют традициям элитизма. Если она существует достаточно долго, каста вырабатывает терминологию и даже подобие языка, служащего фильтром по отсеву безграмотных. Вы не замечали, друзья, как бывает тяжело читать специальные работы, перенасыщенные сложностями, скрывающими смысловую пустоту или в лучшем случае тривиальность? Это значит каста уже дошла до той черты, за которой она живет в своей собственной реальности.

Пробить брешь в устоявшейся кастовой системе извне проблематично. Проникновение в нее начинается по-разному, но в любом случае необходимо следовать правилам игры. В политике – с попадания в фокус внимания, в искусстве – со скандала, в других областях – с удачного творческого или профессионального результата. Полученная известность включается в работу, пока она горяча. Для поддержки привлекаются уже известные авторитеты – личные рекомендации являются необходимым условием кооптации новых членов. Собственно, авторитет – это и есть известность, привлекаемая для продвижения другой известности. Чем авторитетнее автор/эксперт, тем он известнее, а чем он известнее, тем авторитетнее. Постоянное вращение в потоках информации придает мнению известного лица вес, несоизмеримый с его умом или компетентностью, поэтому без взаимной поддержки авторитетным людям нельзя – только чьим-то мнением можно создать себе авторитет, а своим авторитетом – поддержать чей-то, таким образом надежно сохраняя общее место в информационном поле.

Считать подобное насилие чуточку "обьективным" позволяет тот факт, что кроме перечисленного выше, феномен обьясняется обьективными сложностями с совершенным вкусом, необходимым для оценки деятельности, не приносящей прямой практической пользы. Отсюда закономерно-ложно понимаемый смысл ценности – ценно то, что, во-1-х, пользуется уважением, во-2-х, у знатоков. Но разумеется, компетентность, так же как и развитый вкус, еще не дают право пренебрегать скромностью, беспристрастностью и пониманием собственной субьективности. Не говоря о бесцеремонном применении личного информационного капитала.

– Культурная коррупция

Сформированные кастами ценностные критерии и культурные идеалы так окостеневают, что остаются в народной памяти навсегда и способны исчезнуть только вместе с народом. Они формируют саму его культуру и потому, учитывая вышесказанное, мы можем считать нынешнюю, пре-договорную и до-этичную культуру насквозь коррумпированной и насильственной, духовные сокровища и национальные достояния которой не только субьективны, но и приватизированы и превращены в источник ренты. Деятельность по культивации великих имен/культовых фигур/массовых идолов не только сплачивает нацию, но и служит экспортным товаром, а точнее оружием в ведущейся глобальной культурной войне. И именами дело не ограничивается. Имена порождают термины, термины влекут заявки на приоритет, приоритет гарантирует вечное культурное превосходство. Так из воздуха создаются национальные, а значит субьективные и ложные ценности. И чем шире мировое признание этих мифических сокровищ – начиная с самого национального языка – тем весомее рента и надежнее будущее.

Разумеется, самой благодатной почвой для процветания коррупции является искусство. В авангарде, правда не искусства а коррупции, идет отряд экспертов, критиков и "разноведов" – мастеров слова, способных убедительно выразить нужное мнение. Суть процесса – нагружение искусства смыслом, которого там нет, творческая интерпретация, толкование. Толмачи убеждают ничего не подозревающие массы в достоинствах шедевра, из которых главное достоинство, разумеется, авторство, поскольку авторство – его единственный обьективный атрибут. Интерпретаторы переключают смысл с обьекта на субьект и придают имени автора необходимую ценность, которая далее плавно проникает во все его шедевры. Эта ценность поднимает имя на необходимую сакральную высоту, неуязвимую для последующего критического анализа. Друзья, надеюсь, у вас не создалось впечатление, что я против критиков? Критики необходимы – но самим творцам. И не для продвижения, а чисто для творчества.

За критиками следуют активные почитатели и ранние последователи или, выражаясь прямо, святые угодники. Это знатоки, разбирающиеся и любящие искусство, но не способные, или скорее не допущенные, нагружать шедевры смыслом подобно критикам. Зато они способны наслаждаться им, греясь в лучах сакральности и поглядывая свысока на всех остальных – отсталых и темных. Гордость угодников проистекает от того, что они знают все нужные имена, но доказать это можно только упоминая их. Так добровольно и бесплатно выполняется необходимая работа по продвижению созданного мнения. Поведение знатоков, по моим личным наблюдениям, обьясняется их повышенной эмоциональностью, сопровождаемой проблемами с поиском личного смысла. Искусство вообще очень близко располагается к эмоциональному насилию, его важно воспринимать сдержано, критично и вдумчиво, не выпячивая личный субьективный аспект.

Описанное "эстетское" насилие не ограничивается искусством. Все, что имеет трудно добываемую обьективную ценность, оказывается способно проникать в культуру подобным образом. И даже больше того – то, что имеет очевидную ценность, оказывается подвержено влиянию информационного капитала. Например, подобный коммерческий маркетинг прекрасно продвигает не только предметы роскоши, становящиеся значительно роскошнее благодаря торговой марке, но и вполне практические массовые продукты, марки которых переходят на подсознательный уровень вследствие широкой циркуляции в массах. Если ценность товаров оказывается где-то между этими крайностями, например недоступна быстрой и всесторонней оценке, как в лекарствах или страховках, маркетинг, а точнее манипуляция информацией, становится серьезным средством информационного насилия над потребителями.

Единственная область, кое-как сопротивляющаяся давлению информационной коррупции – точная наука. Благодаря легкости практической проверки истинности, здесь удалось исторически выстроить критерии обьективности, отчего насилие не слишком помешало привязать ценность имен к ценности дел – по крайней мере, если сравнивать с остальными областями культуры. Однако в наше время, когда знание все больше погружается в мир теоретических абстракций и все меньше пересекается с практикой, а финансирование зависит от мнения бюрократов, критерии начинают смещаться, испытывая все более сильное давление политической/научной коньюнктуры, популярности и актуальности, намертво привязанным к информационному насилию – вниманию, репутации и импакт-фактору. "Публикуйся или помри" (publish or perish) – вот девиз современного ученого. Результат – не открытия, а привлечение внимания, столбление приоритета, взаимные ссылки, умышленное игнорирование и т.д. Стремление к успеху побеждает стремление к истине.

В менее точной науке этичные методы получения результатов уже безнадежно проиграли искусству оказаться известным, попасть в струю, припасть к нужным рукам. Корифеи имеют приоритетный доступ к финансированию и публикациям, образуя петлю положительной обратной связи, разрастаясь сами собой, превращаясь в псевдоученую торговую марку, на которую работает множество неизвестных героев, в свою очередь озабоченных не научным результатом, а собственным успехом неотделимым от известности. Ситуация становится неотличимой от искусства, включая искусство чеканки звонких терминов и эффектные образы, помогающие привлечению внимания и продвижению влияния в массы. Разве что механизм образования кланов слегка