нам чужестранцы не были ни миссионерами, ни солдатами, ни сборщиками каучука. Это были безумцы, возжелавшие наших деревьев, земли и камней. Мы пытались объяснить им, что сельву не унесешь с собой за плечами, как мертвую птицу, но они нас не слушали. Они стояли лагерем возле нашей деревни. Каждый из них как ураган сметал все на своем пути. Белые ломали все, к чему прикасались; они оставляли за собой сплошные руины, вредили и людям, и животным. Вначале мы старались быть радушными и потакали им: они ведь были нашими гостями. Однако они всегда оставались недовольны, постоянно требуя еще и еще – до тех пор, пока нам это не надоело. И мы начали с ними сражаться по всем правилам войны. Они плохие, малодушные воины. Удары дубиной по голове страшат бледнолицых. После расправы с ними мы покинули деревню и отправились на восток – туда, где леса непроходимы. Бо́льшую часть пути мы проделали по верхушкам деревьев, чтобы товарищи чужестранцев не смогли нас догнать. До нас и раньше доходили слухи, что они мстительны и за каждого своего погибшего, пусть даже в честном бою, убивают все племя от мала до велика. И мы нашли место для новой деревни. Оно было хуже прежнего: женщинам приходилось часами ходить за чистой водой. Но мы остановились там, решив, что в такой глуши нас никто не отыщет. Год спустя я охотился на пуму и забрел далеко от деревни. Я слишком близко подошел туда, где солдаты разбили лагерь. Я валился с ног от усталости и накануне несколько дней ничего не ел. Поэтому разум мой был затуманен. Вместо того чтобы развернуться и убежать при виде чужеземных солдат, я прилег отдохнуть и заснул. Солдаты схватили меня. Они не стали мне мстить за удары дубиной, нанесенные их соплеменникам. И вообще они не задавали никаких вопросов. Наверное, им были незнакомы те чужеземцы, что обосновались в нашей прежней деревне, и они не знали, что я – Валимаи. Меня забрали работать на сборе каучука, где было много мужчин из других племен. На всех надели штаны и заставили работать. Сбор каучука требует полной отдачи. Местных людей не хватало, поэтому чужестранцы везде отлавливали мужчин и принуждали их к труду. Это было время несвободы, и я не хочу о нем говорить. Я остался один на один с собой и пытался чему-то научиться, но с самого начала было ясно, что я вернусь к своему народу. Никто не в силах долго удерживать воина против его воли.

Работали мы от зари до зари. Одни наносили деревьям раны и по капле выкачивали из них жизнь, другие варили жидкость до загустения, пока она не превращалась в большие шары. Вольный воздух был отравлен запахом жженой резины, а в казармах, где мы спали, воняло мужским потом. В том месте я ни разу не вдохнул полной грудью. Нас кормили кукурузой, бананами и какой-то странной едой из консервных банок, которую я ни разу не взял в рот, потому что ничего хорошего для людей не может выйти из этих банок. На краю лагеря построили большую хижину, где держали женщин. Через две недели сбора каучука управляющий вручил мне кусок картонки и отправил к женщинам. Еще он налил мне чашку ликера, который я выплеснул на землю, потому что видел своими глазами, как огненная вода лишает людей рассудка. Вместе с другими мужчинами я стоял в очереди, и мне довелось войти в хижину последним. Смеркалось, солнце уже зашло, и воздух наполнился кваканьем жаб и криками попугаев.

Она была из племени ила, Людей с Добрым Сердцем. Это племя славится своими нежными женщинами. Многие воины путешествуют месяцами, чтобы добраться до поселений ила, везут им подарки, добывают для них охотничьи трофеи в надежде получить в жены девушку из этого племени. Я сразу понял, что передо мной женщина из этого народа, несмотря на ее ужасный вид. Моя мать тоже принадлежала к племени ила. Обнаженная женщина лежала на циновке, прикованная цепью за щиколотку к врытому в землю колу. Она пребывала в полусне, словно надышавшись испарениями акации йопо[30]. Пахло от нее, как от больной собаки. Тело ее было покрыто спермой тех мужчин, что приходили к ней до меня. Она была ростом с маленького ребенка, и косточки ее звенели, словно речные камешки. Женщины племени ила удаляют всю растительность на теле, даже ресницы. Они украшают уши перьями и цветами, в нос и в щеки вставляют отполированные палочки, разрисовывают все тело красной краской из оното[31], углем и коричневым пигментом из пальмовой коры. Но на теле этой женщины не было ни рисунков, ни украшений. Я положил свой тесак на пол и поприветствовал ее как сестру, подражая щебету птиц и журчанию реки, но она не ответила. Я сильно толкнул ее в грудь, чтобы узнать, есть ли дух у нее между ребрами, но ответа не получил. Опустившись на корточки рядом с ней, я дал ей воды и заговорил с ней на языке моей матери. Она открыла глаза и долго смотрела на меня. Я все понял.

Прежде всего я обмыл свое тело, используя каждую каплю чистой воды. Я набрал в рот воды, затем, понемногу выпуская ее на ладони, хорошенько вымыл руки и лицо. То же самое я проделал с ней, чтобы смыть с нее семя других мужчин. Я стянул с себя штаны, которые мне выдал управляющий. Вокруг талии у меня была повязана веревка, на которой висели палочки для разжигания огня, наконечники для стрел, свернутые в трубочку листья табака, деревянный нож с крысиным зубом на острие и прочный кожаный мешочек, где я хранил кураре[32]. Обмакнув в ядовитую кашицу острие ножа, я наклонился над женщиной и перерезал ей горло отравленным лезвием. Жизнь – дар богов. Охотник лишает жизни животных, чтобы прокормить семью. Он не ест плоти своей добычи, предпочитая питаться тем мясом, которым его угостит другой охотник. К несчастью, иногда в битве человек убивает себе подобного, но нельзя ни в коем случае наносить вред ни женщине, ни ребенку. Женщина посмотрела на меня большими медовыми глазами и, как мне показалось, благодарно улыбнулась. Ради нее я нарушил главное табу Детей Луны, и, чтобы искупить вину, мне предстояло пройти долгий путь искупления. Я приник ухом к ее губам, и она прошептала свое имя, которое я мысленно повторил несколько раз, чтобы запомнить. Но я не произнес его вслух, потому что нельзя