– Элинор, друг мой, оставь бедняжку в покое. Из твоих затей не выйдет ровно ничего, – благодушно проговорил ее муж.

– Ничего не выйдет? Чтобы создать супружескую пару, всегда знакомят женщину с мужчиной. Досадно, что ее дядюшка именно сейчас сбежал в Европу и запер Типтон-Грейндж. Туда и во Фрешит надо было бы пригласить как можно больше подходящих женихов. Лорд Тритон именно то, что ей требуется: у него уйма планов, как осчастливить нацию, и все планы совершенно безумные. Для миссис Кейсобон лучшей партии не сыскать.

– Пусть миссис Кейсобон сама выбирает себе жениха, Элинор.

– Вы, умники, вечно чушь городите. Как может она выбирать сама, если выбирать ей не из кого? Избранник женщины – это обычно единственный достижимый для нее мужчина. Помяни мое слово, Гемфри. Если о ней не позаботятся родные, как бы ей не подвернулся кто-нибудь похуже Кейсобона.

– Боже тебя упаси упомянуть об этом при сэре Джеймсе, Элинор. Самая щекотливая тема. Он до смерти обидится, если ты ее коснешься без особой нужды.

– Я и не думала ее касаться, – сказала миссис Кэдуолледер и развела руками. – Селия рассказала мне о завещании, не дожидаясь расспросов, в первый же день.

– Так-то так, но сейчас им желательно, чтобы об этом как можно меньше говорилось, к тому же, как я понял, молодой джентльмен уезжает из наших краев.

На это миссис Кэдуолледер ничего не сказала, только трижды многозначительно кивнула, и в ее темных глазах появилось саркастическое выражение.

Невзирая на увещания и уговоры, Доротея мягко настояла на своем. К концу июня в Лоуик-Мэноре распахнулись ставни всех окон, и утренний свет безмятежно озарял библиотеку, поблескивая на корешках томов с записями мистера Кейсобона, как блестит он в унылой пустыне на каменных глыбах, безмолвных памятниках забытой религии; а напоенные ароматом роз вечера тихо прокрадывались в зелено-голубой будуар, излюбленное прибежище Доротеи. Она начала с того, что обошла все комнаты, перебирая в памяти полтора года своей замужней жизни, и мысленно произносила целые речи, словно продолжала спор с покойным мужем. Долгое время провела она в библиотеке и не успокоилась до тех пор, пока не расположила все тома с записями в таком порядке, который, по ее мнению, избрал бы мистер Кейсобон. Жалость к мужу, принуждавшая ее быть сдержанной при его жизни, владела ею и сейчас, даже когда она мысленно с негодованием укоряла его и обвиняла в несправедливости. Один ее поступок, вероятно, вызвал бы улыбку у людей рационального склада. Она аккуратно уложила в конверт тетрадь с надписью «Сводное обозрение». Поручить миссис Кейсобон» и запечатала вместе со следующей запиской: «Вы напрасно поручили мне это. Неужели Вы не понимаете, что душа моя не может настолько подчиниться Вашей, чтобы я посвятила себя делу, в которое не верю? Доротея». Конверт она спрятала в ящик своего стола.

Этот безмолвный разговор не покажется несерьезным, если вспомнить, что Доротея начала его и приводила все доводы под влиянием чувства, являвшегося истинной причиной ее возвращения в Лоуик. Ей очень хотелось встретиться с Уиллом Ладиславом. С какой целью – она сама не знала, сделать что-либо для него было не в ее силах: связанная волей мужа, она не могла исправить нанесенный Ладиславу ущерб, но всей душою жаждала с ним встретиться. Могло ли быть иначе? Когда во времена волшебников принцесса замечала в стаде четвероногое существо, которое к ней иногда приближалось, умоляюще на нее взирая человеческими глазами, о чем она раздумывала, совершая прогулку, чего ждала, когда мимо проходило стадо? Разумеется, она ждала этого взгляда и сама его узнавала. Если бы минувшее уходило в небытие, исчезая бесследно из сердца и памяти, наша жизнь стала бы не более ценной, чем мишура, сверкающая при свечах и превращающаяся в мусор с наступлением дня. Доротее и в самом деле хотелось покороче познакомиться с семьей Фербратеров и, главное, встретиться и поговорить с новым священником, но ей помнился также рассказ доктора о дружбе Ладислава со старенькой мисс Ноубл, и она ждала, не наведается ли он к Фербратерам. В первое же воскресенье, перед тем как войти в церковь, она явственно увидела его точь-в-точь как в прошлый раз – одиноко сидящим на скамье священника, но когда она вошла в церковь, скамья оказалась пустой.

По будням, навещая семейство Фербратеров, она тщетно прислушивалась, не проронит ли хоть одна из дам словечко об Уилле Ладиславе, но миссис Фербратер, казалось, была готова говорить обо всех жителях округи за одним исключением.

– Возможно, некоторые из прежних прихожан мистера Фербратера иногда будут приезжать на его проповеди в Лоуике. Как вы думаете? – сказала Доротея, презирая себя за то, что задает этот вопрос с тайной целью.

– Если у них есть разум, то будут, – ответила старая дама. – Я вижу, вы отдаете должное моему сыну. Его дед, мой отец, был превосходный священник, супруг же мой занимался адвокатурой… Что не мешало ему сохранять безукоризненную честность – причина, по которой мы не стали богаты. Говорят, что судьба – женщина, и при этом капризная. Но по временам она бывает доброй женщиной и воздает достойным по заслугам. Так, например, случилось, когда вы, миссис Кейсобон, предложили этот приход моему сыну.

Миссис Фербратер вновь принялась за вязание, весьма довольная своей маленькой речью, но совсем иное хотелось бы услышать Доротее. Бедняжка! Она не знала даже, по-прежнему ли Уилл Ладислав живет в Мидлмарче, и не посмела бы спросить об этом никого, кроме Лидгейта. Однако именно сейчас она смогла бы повидаться с Лидгейтом, только специально послав за ним или сама отправившись его разыскивать. Возможно, Уилл Ладислав, узнав об оскорбительной для него приписке к завещанию ее мужа, решил, что им больше не нужно встречаться, и, быть может, она не права, ища встречи, которая представляется всем ее близким излишней. И все же неизменное «мне этого хочется» завершало все ее благоразумные рассуждения столь же непроизвольно, как прорывается наружу тщетно сдерживаемый плач. Им и впрямь довелось встретиться, но разговаривали они принужденно и сухо, чего никак не ожидала Доротея.

Однажды утром около одиннадцати Доротея сидела в будуаре, разложив перед собой карту поместья и прочие бумаги, которые намеревалась изучить, чтобы составить представление о положении своих дел и доходе. Она еще не приступала к работе и сидела, сложив руки на коленях и глядя на луга, раскинувшиеся вдали за липовой аллеей. Сияло солнце, ни один листок не шевелился, знакомый ландшафт выглядел столь же неизменным, каким представлялось Доротее ее будущее существование, бесцельное и полное покоя… бесцельное, если только она сама не найдет, на что излить свою кипучую энергию. Вдовий чепец, сшитый по моде тех времен, окружал ее лицо овальной рамкой и увенчивался стоячей оборкой на маковке. Черное платье, на которое не пожалели крепа, воплощало глубочайший траур, но суровая торжественность одежды еще больше оттеняла свежесть молодого лица и пытливую бесхитростность взгляда.

Ее вывело из задумчивости появление Тэнтрип, пришедшей доложить, что мистер Ладислав внизу и просит разрешения повидать госпожу, если не слишком рано.

– Я приму его, – сказала Доротея, тотчас встав, – проводите его в гостиную.