Словом, политическое и духовное развитие Руси в течение XIV–XV столетий — это, по сути дела, единое историческое творчество, которое к концу XV века превратило Русь в явную всему миру великую державу.

* * *

Но, как мы знаем, любая победа «относительна», имеет свою «оборотную» сторону.

В первые века своей истории Русь действовала на широчайшей мировой арене; затем началась эпоха сосредоточения на «внутреннем» созидании (хотя, разумеется, и в это время существовали и развивались многообразные связи с соседними и более дальними странами). Так, вполне ясно, что у Владимира Святославича никак не могло бы возникнуть намерение отправиться в поход к границам Ирана (как это сделал «Олег II»), а у Ярослава Мудрого — попытаться перенести свою резиденцию с Днепра на Дунай (подобно его деду Святославу).

Определенная «замкнутость» Руси особенно усилилась со времени монгольского нашествия, ибо она оказалась в составе Золотой Орды, которая теперь и выступала в качестве «субъекта» внешней политики. Но в последние десятилетия XV века Русь очень широко выходит на международную арену и, в частности, так или иначе осуществляет свои государственные интересы на тех территориях, которые в свое время — до ее ослабления в монгольскую эпоху — либо принадлежали ей, либо находились в сфере ее влияния.

Речь идет о западнорусских землях, оказавшихся под властью Литвы и, затем, Польши, о Молдавии и Причерноморье, о донских и прикавказских землях. Все это основательно показано в трактате видного историка К. В. Базилевича (1892–1950) «Внешняя политика русского централизованного государства. Вторая половина XV века» (М., 1952) и в более позднем труде А. Л. Хорошкевич «Русское государство в системе международных отношений конца XV — начала XVI в.» (М., 1980).

Но дело шло не только о (пользуясь современным термином) «ближнем зарубежье». Русь к концу XV века так или иначе устанавливает взаимоотношения и с «дальними» странами Запада и Востока. Вместе с тем к этому времени она утратила давнего союзника и, можно сказать, старшего друга — Византию, которая после сокрушительных действий ее западных соперников — прежде всего Генуэзской и Венецианской республик — была в 1433 году завоевана врагами с Востока и вошла в состав Турецкой империи.

Это было, безусловно, трагической потерей, хотя Русь продолжала поддерживать прочную связь со все же уцелевшей православной патриархией Константинопольской. Гибель Византийской империи и породила знаменитую идею «Третьего Рима», который являла собой Москва (важно иметь в виду, что под «Первым Римом» понималась вовсе не языческая Римская империя античной эпохи, а христианская община в Риме первых веков нашей эры, связанная главным образом с именем Христова апостола Петра). Представление о Москве как о Третьей (и последней!) подлинно христианской державе начало складываться уже вскоре после падения Константинополя, но окончательное выражение получило позднее, в 1520-х годах, в сочинениях псковского монаха Филофея.

Эта идея, несомненно, имела большое значение для многих людей того времени, но, как доказано в новейших исследованиях, она ни в коей мере не стала официальной государственной «программой». И лишь в XIX–XX веках «либеральными» авторами был создан миф — нередко приобретавший к тому же зловещий характер — об этом самом «Третьем Риме».

В сем пресловутом мифе была прежде всего совершенно искажена самая суть идеи. Филофей с острой тревогой предупреждал о том, что два предшествующих Рима погибли, не сумев поставить преграды надвигавшимся извне «ересям» и противоправославным атакам. И его идея была, по глубокой своей сущности, «изоляционистской», он начинал свое послание к Василию III так:

«И да весть (ведает) твоя держава (державность) благочестивый царю, яко вся царства православныя христианьския веры снидошася в твое едино царство: един ты во всей поднебесной христианом царь. Подобает тебе, царю, сие держати со страхом Божиим».

Как ни дико, в новейшее время идея «Третьего Рима» была, напротив, интерпретирована в качестве чуть ли не экспансионистской, продиктованной стремлением присоединить к Москве, в частности, страны Запада (то есть страны, зараженные всякого рода «ересями», которым идеология Третьего Рима звала как раз поставить твердый заслон на рубежах Московского царства!). И прямо-таки курьезно, что популярнейший на Западе русский мыслитель Н. А. Бердяев объявил III Интернационал (ставивший задачей сделать единым коммунистическим целым весь мир) «наследником» Третьего Рима…

Но вернемся к бесспорному ныне представлению о том, что идея Третьего Рима вовсе не была программой Русского государства на рубеже XV–XVI веков. Как раз наоборот, при Иване III Русь очень широко и интенсивно «открывает двери» в окружающий ее мир (что ясно, например, из упомянутых исследований К. В. Базилевича и А. Л. Хорошкевич).

И, в конечном счете, это имело драматические последствия. Духовное развитие Руси — и в том числе, как мы еще увидим, развитие самобытной культуры — подверглось поистине жестокому испытанию. Извечно присущий русскому «менталитету» экстремизм и максимализм привели к тому, что на самых верхах государственной и церковной власти началась ломка незыблемых, казалось бы, основ духовности.

Говоря об этом, я отнюдь не подразумеваю, что та «открытость» любым веяниям из внешнего мира, которая присуща эпохе Ивана III, была порождением некой «ошибки». В конце концов, истинно лишь то, что способно устоять перед чужими поветриями, а кроме того, Русь в эту эпоху вобрала в себя немало бесспорных ценностей и с Запада, и с Востока.

К счастью, на Руси в конце XV века имелись такие великие продолжатели дела Сергия Радонежского, как преподобные Иосиф Волоцкий и Нил Сорский. О них, которые достойны пребывать в русской исторической памяти в одном ряду с богоносным троицким игуменом, и идет речь в этой последней главе моей книги.

Полвека с лишним назад — еще до рокового сорок первого года, когда Иосифов Волоколамский монастырь претерпел тяжкие разрушения, — перед глазами предстал этот поистине небесный град, глядящийся в воды запруженной при преподобном речки Струги, и как бы вошел в живущее в воображении едва ли не каждого русского человека видение святого Китежа…

По прошествии немалых лет на книжных прилавках появился основательный труд одного из виднейших тогдашних историков А. А. Зимина[597], начавшего изучение Иосифова Волоколамского монастыря и деяний его создателя еще в 1940-х годах под руководством М. Н. Тихомирова. А. А. Зимин впервые открыл или хотя бы уточнил целый ряд существенных исторических фактов, и, несмотря на столь характерные для книг того времени дикие подчас идеологические догмы и шоры, перед внимательными читателями являлась громадность, мощь, многосторонность подвига святого. Становилось ясно, какая веками продолжавшая свое действие духовная воля воплотилась в истинно богатырском облике основанного им монастыря, — облике, вполне постигаемом даже и ныне, хотя обитель все еще нуждается в капитальной реставрации, начиная с восстановления взорванной в 1941 году семидесятипятиметровой колокольни.