– Все равно, Лин, я очень волнуюсь. Вчера вон даже проиграл, хотя выигрыш сам в руки шел.

– Ты вчера триста партий сыграл, не меньше.

– Ну и что? А вдруг я разучусь? И вообще… Никак не соображу, чем мне ему помочь. Я же его обожаю.

Мне следовало промолчать. Я и не предполагал, чем обернется мой совет для зодиакальных Джорджей. Если бы мне предложили исполнить три желания, первым из них было бы научиться держать язык за зубами.

– Может, тебе его как-нибудь выманить на прогулку? – сказал я. – Пройдетесь вокруг гостиницы, как прежде гуляли, только теперь с телохранителями. Глядишь, он и оклемается.

– Отлично придумано, – задумчиво протянул Близнец. – Я как-нибудь извернусь…

– Да просто пригласи его погулять.

– Нет, лучше обманом, – вздохнул он. – Его и в пустыне напиться не заставишь, начнет нудить, что ЦРУ воду в оазисе отравило. Ничего, у меня уже план сложился.

– Только мне о своих планах не рассказывай, – оборвал его я, положил на стол пачку денег – мой взнос в банк для игры в покер – и направился к двери. – У меня на планы аллергия.

Теперь я понимаю, что мне следовало обеспокоиться. Увы, как многие жители Бомбея, я думал, что неожиданное богатство Джорджа Скорпиона решило все его проблемы. К сожалению, я был не прав: богатство, как часто случается, поставило под угрозу не только дружбу зодиакальных Джорджей, но и их жизни.

Из гостиницы я поехал в ресторан «Старлайт» на пляже Чаупатти – нелегальное заведение на крохотном отрезке побережья неподалеку от волнореза. Три месяца назад местный предприниматель и кинозвезда скооперировались и решили сделать подарок городу, воссоздав на заброшенном общественном пляже типичный гоанский пейзаж – пальмы, соломенные зонтики над столами и мелкий песочек. Кормили там превосходно, обслуживали по высшему классу. Вдобавок заведение, работающее без лицензии, обладало особым шармом: муниципальные чиновники почему-то не стремились закрыть нелегальный ресторан, а с удовольствием бронировали в нем столики, причем записываться приходилось на неделю вперед.

Местный предприниматель, мой хороший знакомый, вложил в ресторан большие деньги без всякой надежды их отбить. Он-то и заказал столик, за которым сейчас ждала меня Карла.

Увидев меня, она привстала, и лицо ее осветил ласковый огонек свечи. Карла поцеловала и обняла меня. Ее фигуру ладно облегал алый чонсам с разрезом до бедра. Волосы, уложенные замысловатыми волнами, закрепляла шпилька, похожая на отравленный дротик. Дополняли образ алые перчатки. Карла прекрасно выглядела, и вечер был прекрасным до тех пор, пока она не упомянула Конкэннона.

– Что-что?

– Конкэннон написал мне письмо, – повторила она, невозмутимо глядя на меня.

– И ты мне об этом только сейчас говоришь?

– Сначала нужно было обсудить вещи поважнее.

– Дай письмо, – мрачно произнес я.

Говорить этого не следовало, но упоминание Конкэннона меня разозлило.

– Не дам.

– Не дашь?

– Нет.

– Почему?

– Я его сожгла. Слушай, давай пойдем куда-нибудь, где табачный дым не будет мешать никому, кроме тебя.

Мы поехали на Малабар-хилл. С вершины холма открывался вид на пляж. Гирлянды огней Марин-драйв обвивали талию океана, матери всего сущего.

Карла выпустила мне в лицо струйку дыма и смягчила взгляд зеленых глаз.

– Что происходит?

– Чего только не происходит, Карла!

Мы сидели на высоком каменном пьедестале; сквозь кроны деревьев виднелось море. Неподалеку перешептывалась еще одна парочка. Мимо медленно проезжали автомобили и мотоциклы, сворачивая на длинное шоссе в обход городского зоопарка, которое круто взбегало на холм, к Кемпс-корнер. Над дорогой витал едкий запах львов и тоскливый страдальческий рык. Полицейские машины курсировали по району каждые полчаса – здесь обитали богачи. Из-за поворота медленно выехал черный лимузин с затемненными стеклами. Я прижался к Карле, чувствуя, как она напряглась, приготовился оттолкнуть ее и выхватить нож. Лимузин покатил вниз по холму львиной тоски.

– Зачем ты сожгла письмо?

– Если иммунная система с инфекцией не справляется, заразу выжигают антибиотиками. Заразное письмо я сожгла в очистительном огне. Письма больше нет.

– Неправда. Оно осталось у тебя в памяти. Ты никогда ничего не забываешь. О чем говорилось в письме?

– Письмо сохранилось в памяти двоих – его и моей. Третий лишний. – Карла коротко вздохнула.

Мне был слишком хорошо знаком этот вздох – верный признак ярости.

– Письмо касается нас всех, – сказал я, умоляюще воздев руки. – Да, конечно, оно адресовано тебе лично, но написал его наш общий враг. Ты же понимаешь…

– Он написал письмо специально, надеясь, что ты его прочтешь. Он издевается – не надо мной, а над тобой.

– Вот поэтому мне и важно знать, что именно он написал.

– Вот поэтому тебе этого знать не следует. Ничего хорошего в письме не содержалось. Тебе сейчас важнее всего понять, зачем он это сделал. Я бы не стала ничего скрывать, но не хочу, чтобы ты прочел письмо. Ты же сам это прекрасно понимаешь.

Я ничего не понимал, и мне это не нравилось. Скорее всего, Конкэннон был замешан в смерти Лизы. Вдобавок он едва не проломил мне череп. Карла меня не предала, а просто не хотела делиться информацией, и это угнетало. Впрочем, Карла никогда не рассказывала мне о своих делах и планах.

Мы уехали домой, поцеловались на прощание. Поцелуй вышел неловким – скрыть свое огорчение я не сумел. У самой двери Карла меня остановила:

– Не дуйся. Признавайся, в чем дело.

Она стояла у входа в бедуинский шатер, а я – у входа в монашескую келью, в тюремную камеру, готовый оттуда сбежать.

– Зря ты не показала мне письмо, – сказал я. – Не хочу, чтобы ты хранила его в тайне.

– В тайне? – Она внимательно оглядела меня, наклонила голову. – Между прочим, у меня завтра тяжелый день.

– И что?

– И послезавтра тоже.

– А…

– И потом не легче.

– Погоди, вроде бы я на тебя сердиться должен.

– Ты на меня никогда сердиться не должен.

– Даже если я прав?

– Особенно тогда, когда ты прав. Но в этом ты не прав. И теперь рассердились мы оба.

– Карла, ты не имеешь права на меня сердиться. Конкэннон связан и с Ранджитом, и с Лизой. Его поступки нельзя хранить в тайне.

– Лучше остановиться, пока мы не наговорили друг другу глупостей, о которых потом пожалеем, – вздохнула она. – Если мне будет не по себе, я тебе записку под дверь подсуну.