Кака-джи обрадовался не меньше. Он содрогался при мысли о тяготах путешествия по такой жаре и не рвался сменить прохладные мраморные комнаты Жемчужного дворца на душную палатку посреди пыльных голых равнин, выжженных палящим солнцем. Однако Мулрадж отнесся к предложению раджи без особого энтузиазма, хотя и согласился, что для Джоти и Кака-джи оно в высшей степени выгодно.

– Но все мы не можем остаться. Нас слишком много, и будет большой ошибкой так сильно злоупотреблять гостеприимством – или терпением – правителя. Кроме того, в этом нет необходимости. Я предлагаю разделить лагерь пополам и по завершении празднеств отправить одну половину домой под командованием Хиры Сингха – он человек надежный и сумеет позаботиться о безопасности и благополучии людей. Они возьмут с собой тяжелый багаж и будут двигаться только по ночам, ибо никакой нужды в спешке нет. А если погода будет благоприятствовать, возможно даже, те, кто задержится здесь, нагонят их прежде, чем они достигнут границы Каридкота.

Аш одобрил этот план, но не предпринял никаких шагов к его осуществлению. Дела лагеря внезапно потеряли для него всякий смысл, и ему стало трудно изображать хотя бы поверхностный интерес к ним. Он предоставил Мулраджу и его офицерам прорабатывать детали плана и заниматься всеми необходимыми приготовлениями, а сам проводил дни, стреляя рябков или совершая конные прогулки в узких долинах между холмами. Он был готов заниматься чем угодно, лишь бы убежать от прошлого, оказаться подальше от Жемчужного дворца, не видеть и не слышать людей, занятых приготовлениями к церемонии бракосочетания. Такое было возможно только далеко на равнине или в горах, поскольку и город, и все селения и деревушки княжества пестрели яркими флагами и гирляндами, а на подступах к парку выросли арки, украшенные мишурой, разноцветной бумагой и цветами.

В день свадьбы на узких улочках Бхитхора стоял аромат ноготков и жасмина, а не привычный смешанный запах пыли, помоев и кипящего гхи, и гул оживленных толп заглушался громом оркестров и треском патаркаров. В Жемчужном дворце над центральной частью зала для дурбаров, обычно открытой небу, натянули тент, а под ним на четырех серебряных столбах установили балдахин из многих тысяч головок ноготков, нанизанных на золотую проволоку, под которым будет разожжен священный костер и священнослужители совершат шади – обряд бракосочетания.

Землю между серебряными столбами покрыли свежим коровьим навозом, который тщательно разровняли и высушили, получив в результате гладкую площадку в восемь квадратных футов. На ней белой пастой, изготовленной из рисовой муки, нарисовали большой круг и различные символы счастья, ибо долгожданный день наступил.

В одной из комнат в глубине Жемчужного дворца невест омыли и умастили душистыми маслами, ступни и ладони им покрасили хной, а Анпора-Баи расчесала девушкам волосы и заплела в косы.

Для них день начался с пуджи, совершенной на рассвете. Невесты молились о рождении сотни сыновей и сотни дочерей. Девушки ничего не ели, поскольку должны были воздерживаться от любой пищи до окончания брачного обряда. Придворные дамы толпились вокруг них, смеясь, отпуская добродушные шуточки и тараторя без умолку, точно стая разноцветных попугаев, пока облачали девушек в свадебные наряды из блестящего шелка и газа, подводили им глаза сурьмой и украшали их драгоценностями из приданого – алмазами, изумрудами, кроваво-красными рубинами и нитями жемчуга из сокровищницы Хава-Махала.

В маленькой полутемной комнате было душно и сильно пахло сандалом, жасмином и розовым маслом. Судорожные рыдания Шушилы терялись в громком гомоне женщин и игнорировались, как давно текущий кран. Джоти заходил повидаться с сестрами и дать несколько полезных советов относительно выбора драгоценностей для церемонии, но собравшаяся вокруг них толпа возбужденно кудахчущих женщин на сей раз не обратила на него внимания, и он задержался ровно настолько, чтобы сказать Шушиле, что она будет самой уродливой невестой во всей Индии, коли не прекратит реветь. Этим по-братски чистосердечным замечанием мальчик вызвал у Шушилы еще более сильный поток слез и заработал неожиданно увесистый шлепок от Анпоры-Баи. Джоти в возмущении удалился и отправился на поиски Аша, чтобы похвастаться своим праздничным нарядом и пожаловаться на женскую глупость.

– Я правду говорю, сахиб. Она вся изревелась, и теперь глаза у нее опухли и заплыли, а нос стал красным, как сари. Она выглядит ужасно, и я думаю, раджа решит, что мы нарочно обманули его, и разозлится на всех нас. Как по-вашему, он поколотит ее? Я бы поколотил, будь она моей женой, которая только и делает, что плачет! Я так ей и скажу. Однако Каири говорит…

Но сахиб уже не слушал его.

Последнее время Аш жил в странном, оторванном от действительности мире, гоня прочь всякие мысли и сознательно доводя себя до изнеможения тяжелыми физическими нагрузками, а когда это не помогало, то работал над отчетами, часами играл в шахматы с Кака-джи или Мулраджем и раскладывал пасьянсы. В конце концов ему удалось убедить себя, что худшее осталось позади и он может встретить день бракосочетания без каких-либо эмоций. Но сейчас Джоти заговорил о ней, и при упоминании старого детского прозвища все возведенные в душе укрепления рухнули, словно сложенные из папиросной бумаги, и сердце пронзила внезапная дикая боль, как от удара пули, пробивающей плоть и дробящей кости. В глазах у него на мгновение потемнело, голова закружилась, а когда приступ дурноты прошел, он осознал, что Джоти продолжает говорить, хотя поначалу слова показались всего лишь набором бессмысленных звуков.

– Вам нравится мой ачкан? – спросил Джоти, медленно поворачиваясь кругом, чтобы показать свой наряд со всех сторон. – Я хотел надеть ачкан из серебряной парчи, но дядя сказал, что из золотой лучше. Как по-вашему, он прав, сахиб?

Аш не произнес ни слова, а когда Джоти пришлось повторить вопрос, ответил настолько невпопад, что стало ясно: он понятия не имеет о предмете разговора.

– Вам нездоровится? – заботливо спросил Джоти. – Это из-за жары?

– Что? – Казалось, Аш вернулся к действительности откуда-то из далекого далека. – Прошу прощения, мой принц. Я задумался… Что вы сказали?

– Да ничего особенного.

Джоти вежливо махнул маленькой ладошкой, закрывая тему. Он не раз видел мужчин, которые выглядели и разговаривали подобным образом после приема наркотиков, и предположил, что сахиб, наверное, наглотался опиума от боли в желудке. Мальчик любил Пелама-сахиба и жалел, что ему неможется, но, поскольку сегодня предстояло увидеть и сделать уйму интересных вещей, не стал тратить время на переживания по этому поводу и побежал похвастаться своим кафтаном из золотой парчи перед Мулраджем.

Аш едва ли сознавал, что мальчик удалился или что в комнату вошел Гулбаз и говорит, что пора идти. Куда идти?

– Рао-сахиб просил передать, что процессия жениха вроде бы уже выехала из Рунг-Махала, – доложил Гулбаз.

Аш кивнул, поднял неверную руку, чтобы вытереть пот со лба, и с изумлением обнаружил, что пальцы у него сильно трясутся. Он отдернул руку от лица и уставился на нее, усилием воли пытаясь справиться с дрожью, а когда преуспел в своих стараниях, взял у Гулбаза затейливо отделанный галуном мундир с аксельбантами, который сегодня будет единственным темным пятном в радужном многоцветье красок и блеске золотого и серебряного шитья.