– Олейниковых приглашать? Марина рвется, – спросила мама.

– А Света? – Я поняла, что очень хочу ее видеть. Все-таки мы с Олейниковой потратили четверть века на то, чтобы любить, жалеть и понимать друг друга. – Знаешь, может, ты права была насчет нее. Я сегодня даже подумала, что она завидует. Мы в пятницу передачу твою смотрели вместе…

– И что?

Удивительно, что мама ничего не сказала мне про передачу той ночью. Значит, очень испугалась за меня. И очень любит.

– Ну… Марина сказала, что ты стала развращенной, что эта среда, она тебя поглотила. Ну, ты же ее знаешь.

– А что сказала Светка?

– Ну… Я вчера, когда ты спала, им про аварию рассказала. А Света… Она говорила, что так и знала, что этим кончится. Что она тебя предупреждала насчет этих связей, и ты сама вино­вата…

Вот поэтому бабы ничего и не добиваются в жизни. Мужчины умеют объединяться, отставлять личное ради общих интересов. Женщины конкурируют до смерти. Нет у меня больше подруги Олейниковой.

– Алена, мы тут подумали с отцом, может, тебе лучше пока уехать. Не потому, что нам это… неприятно. Но все соседи передачу смотрели, говорят теперь про тебя… Доченька, я боюсь, что для тебя будет болезненно, если кто-то из соседей напомнит… И, может быть, он тебе позвонит в редакцию, мало ли как бывает.

– Он никогда больше не позвонит.

– Давай не загадывать.

С дачи я возвращалась на последней электричке. После шампанского и торта. Надо было уехать. Я знала, как сейчас больно родителям. Их оскорбляли эти слухи, они-то думали, что я хорошая. Вынести две боли – за них и за себя – это было слишком. В электричке напротив меня целовалась парочка. Я всегда раньше морщилась – неужели нельзя дома? А теперь поняла, что они правы, эти два часа в электричке – и есть жизнь. Стоит потратить ее на любовь, а не на ненависть.

– Аленыч, ты звезда! – Островская, Василенко и Лейнс встречали меня у порога. – Это супер! Ну расскажи, расскажи, какой он. Пол-Москвы уже позвонило. Офигенно, Алена!

То, что было позором – для мамы, меня, для Канторовича, – здесь расценивалось как доблесть. Вот так, я жила в мире перевернутых ценностей и, упав вниз, оказалась наверху.

– А у него какой? Ну, ты понимаешь… Хорошо трахается? Ведерникова сказала, что она вас познакомила, – Лия меня обнимала, трогала. Тоже хочет подцепить молекулы звезды?

– Не надо мне про Ведерникову, ладно? – Я села и закрылась бумажками.

– Ален, ты чего? – Островская насупилась.

– Ничего, машину разбила.

– А… А сама?

– Сама в порядке.

Девицы упорхнули сплетничать и пить чаи.

Начальства не было. Кроме меня. Но меня тоже больше не было.

Подошла Вера, погладила меня по плечу:

– Держись, все будет хорошо!

Волкова приехала после обеда.

– Борисова, ко мне! – к ноге, надо было сказать. Я подняла на нее глаза…

Она тут же поправилась:

– Зайдите ко мне, Алена!

Молодец, а то я могу и укусить.

Потащилась к Волковой.

– Алена, всех отправляйте в отпуск на месяц! Объявляем технологический перерыв, – только сейчас я заметила, что она выглядит хуже меня. И одета в какую-то робу. Куда подевались корсеты Кавалли?

– А как же номер?

– Сентябрьского номера не будет. С завтрашнего дня все гуляют. Отпуск неоплачиваемый.

– Но, Аня…

– Алена, вопросов не надо сейчас! Все.

Я поднялась и пошла к двери, Аня бросила мне в спину:

– А вы, оказывается, умеете говорить по телевизору? Не ожидала от вас.

Редакция пережила эту новость относительно спокойно.

– Месяц отдыха от них за свой счет – это же бонус! – радовалась Вера.

– Понятно, у Волковой выкидыш очередной, – заметила Островская.

– Очередной? – удивилась я.

– Да, а ты не знала разве? На этот раз все шло хорошо, но, говорят, она узнала, что у Волкова серьезный роман, там скандал такой… Слушай, ну расскажи, он правда трахается как бог?

Я теперь хожу в темных очках. В метро, в магазине. Вчера две девочки в переходе на Чистых прудах догнали меня: «Вы из журнала Gloss? Очень похожи!» Я покачала головой и сбежала от них.

И теперь я сидела в самолете, как напыщенная дура, которая прячет свое убожество за оправой. Какая у меня? Ах да, Chanel.

Из кармашка кресла на меня смотрел логотип Gloss. Черт! Моя была идея – чтобы поднять тираж, засунуть его на борт самолетов. Взяли в чартерные. На обложке мы наклеили ярлык «Твой личный экземпляр. Возьми с собой!». Я не могла улететь от себя.

Тетка, сидевшая у окна, тут же вытянула журнал. Я поправила очки. Она медленно листала, читала рекламу. Я не хотела смотреть, но смотрела. Проклятая профессиональная привычка. Мужик разгадывал кроссворды.

– Смотри, Саш!

Тоже Саша.

– Смотри, что тут пишут! Ну и для кого это? Сама она, интересно, как живет?

Боже, это письмо редактора.

– Девушка, можно меня пересадить? – поймала я стюардессу. Тетка злобно воззрилась на меня. – Пожалуйста, все равно куда, я в хвосте могу…

Люди, вы тут ни при чем, мне просто надо пересесть куда-нибудь подальше от себя.

– Нет, к сожалению, самолет переполнен.

Я сдалась. Сиди и терпи. Жарко, как же нестерпимо жарко! Да уж, не персональный самолет Канторовича… Заткнись, дура, заткнись и умри!

Я достала термальную воду – гламур привил мне полезные привычки, которые сохранялись даже в экстремальной ситуации, – брызнула на лицо.

– Девушка! Такие вещи надо делать в туалете! Вы в глаза попали мне и мужу! Саша, ты чего молчишь?!

Дядя Саша был не против меня. Сопел, уткнувшись в кроссворд.

– Извините, пожалуйста. Это термальная вода, полезная. Хотите, я вам дам? Освежает, – я протянула ей баллон.

– Не надо нам! Вы ведите себя прилично! Нахалка какая! Тоже гламурная, да?

Там было про термальную воду, в моем письме редактора…

Отель назывался Kremlin Palace. В редакции никто не хотел выкупать этот непрестижный бартер. Никто не хотел жить в Грановитой палате, есть в соборе Василия Блаженного и купаться на Красной площади. А мне было все равно, и я забрала в отеле рекламы путевку. Да хоть на Лобном месте буду загорать!

Я улеглась, наконец, на шезлонг, скинула тапки.

Почти ничего с собой не взяла. Устала я от тряпок, от вещей, от логотипов, бессмысленного выпендрежа, втянутых животов и подведенных глаз. Шорты, несколько маек, сарафан. Но здесь все рябило от логотипов – футболки Прада, Гуччи, Кавалли, турецкие сумки Луи Виттон мозолили мне глаза.