И тем не менее Фредди бросился на неё. Сначала ударил ногой. Потом плечом. Потом ещё раз, ещё… и всё это время сигнализация продолжала пронзительно выть. Всё продолжалось добрых пять минут, если не больше, но наконец замок вылетел. Фредди ввалился во внутреннюю комнату, крича через плечо:

— Манетт, подожди там!

Но она снова не обратила внимания на его слова. Если Фредди рвётся навстречу опасности, она не собирается отпускать его одного.

Они очутились в помещении, где печатались цифровые фотографии, а сбоку находилась кладовая. В конце прохода, разделявшего их, снял ослепительный свет, хотя остальная часть помещения пребывала во тьме. Сирена продолжала неустанно выть. Фредди и Манетт заметили в тени какое-то движение. И тут же порыв холодного воздуха подсказал им, что кто-то сбежал через заднюю дверь. Они могли лишь надеяться, что кто-нибудь всё-таки остался в студии. Они могли лишь надеяться, что это — Тим.

В конце прохода, где пылал яркий свет, они увидели примитивную декорацию. Манетт в одно мгновение охватила всё взглядом — кровати, окно, Биг-Бен вдали, собака возле кровати — и только после этого увидела Тима. Он неподвижно лежал на боку, и на нём было нечто вроде ночной рубашки. Но рубашка была задрана на голову и крепко завязана, и руки мальчика были связаны спереди, и вся нижняя часть тела была обнажена. При этом его маленький пенис стоял столбиком. Штатив неподалёку от кровати давал знать, где именно стояла камера и куда был направлен её объектив.

Манетт выдохнула:

— Ох, боже…

Фредди обернулся к ней. Манетт не могла его слышать, потому что сирена выла, как баньши, явившийся за чьей-то душой, по она прочитала по его губам: «Стой на месте! Стой на месте!»

Манетт была настолько испугана, что действительно застыла, не в силах сделать шаг. Потому что, если Тим был мёртв, она просто не хотела этого видеть.

Фредди подошёл к кровати. Манетт видела, как его губы произнесли:

— Да он истекает кровью… — И потом: — Тим, старина, не бойся…

Он потянулся к верёвке, удерживавшей ночную рубашку над головой Тима.

Тело Тима дёрнулось. Губы Фредди сказали:

— Всё в порядке, расслабься. Это Фредди, старина, позволь мне высвободить тебя…

Сдёрнув верёвку, он осторожно натянул рубашку на тело Тима. Мальчик приоткрыл глаза, и Манетт поняла по его взгляду и лицу, что он находится под воздействием какого-то наркотика, и сочла это истинным благословением божьим, потому что в таком случае оставался шанс на то, что Тим не вспомнит всё то, что случилось с ним здесь.

— Позвони в полицию, — сказали губы Фредди.

Но Манетт знала, что в этом нет необходимости. Пока она подходила к кровати, пока развязывала руки Тима, сирена умолкла, и из наружной части фотоателье до Манетт донеслись голоса.

— Чёрт знает что тут творится! — крикнул кто-то.

«Как это верно», — подумала Манетт.

Всё, что нужно делать, если попадёшь в плывун, так это не сопротивляться ему, говорил ей Ник. Нужно просто застыть, замереть. Если начнёшь барахтаться, только быстрее утонешь в нём. Любое резкое движение лишь увеличивает опасность, приближает конец. Но нужно всегда кое-что помнить. Первое: никто ведь не знает, какова глубина этого плывуна. Конечно, это может оказаться серьёзная яма, способная поглотить лошадь, или трактор, или даже целую группу туристов, но, скорее всего, это окажется неглубокая ловушка, и песок затянет тебя лишь по колено, в худшем случае по бёдра, а в остальном ты будешь свободна и дождёшься спасателей. Но не нужно пытаться проверить глубину, если не хочешь провалиться по грудь, потому что тогда тебе станет слишком трудно дышать. И тогда вытащить тебя можно будет лишь с помощью воды, пожарных брандспойтов, которыми спасатели размоют песок, чтобы спасти тебя от другой воды — воды приближающегося прилива. В общем, когда идёшь через пески, нужно двигаться как можно быстрее. И если тебе повезёт, то, даже наткнувшись на неглубокую ловушку, ты успеешь то ли перепрыгнуть через неё, то ли отскочить назад. Если не получится, нужно лечь на участок зыбучего песка плашмя. И лечь как можно скорее. Увидишь, он тогда не затянет тебя глубже, и ты сможешь откатиться в сторону.

Но что бы ни говорил её муж, живший в этой странной части мира, сейчас его слова казались Алатее безумием. Она провалилась в песок по самые бёдра, так что никакие резкие движения оказались просто невозможны. И ей оставалось только лечь на песок. Но она не могла заставить себя сделать это. Алатея приказала себе, приказала вслух:

— Ты должна, ты должна!

Но она только и могла думать, что о том, как песок коснётся всего её тела, заберётся в уши, прильнёт к щекам, запустит шуршащие щупальца в ноздри…

Алатее хотелось молиться, но она никак не могла найти слов, способных сотворить чудо. Вместо них в её уме начали вспыхивать яркие образы, и главным из них был Сантьяго Васкес дель Торрес, тринадцати лет от роду, сбежавший в ближайший городок. Там они с двоюродной сестрой пришли в церковь — и Сантьяго был в одежде Елены-Марии, с её же косметикой на лице, с сумкой через плечо: в сумке было немного денег, смена одежды и три тюбика помады, и ещё шарф, чтобы прикрыть волосы, слишком длинные для мальчика и слишком короткие для девочки.

Когда их увидел священник, он назвал её «моё дитя» и «дочь Отца небесного› и спросил, не хочет ли она исповедаться. «Иди, Сантьяго, — шепнула Елена-Мария. — Иди туда, куда ведёт тебя Бог». И Сантьяго Васкес дель Торрес исповедался. Не в грехах, а в том, кем ему необходимо стать, кем закончить свою жизнь.

Священник внимательно слушал. Потом мягко заговорил о грехе отчаяния. Сказал, что Господь не совершает ошибок. А потом предложил:

— Идём со мной, дитя.

И они вместе пошли в дом священника, где Сантьяго получил отпущение того греха, который он совершил, сбежав из дома, а заодно и бифштекс с варёным картофелем. Он съел всё это не спеша, рассматривая простую кухню, а экономка священника посматривала на него, сдвинув густые чёрные брови и нахмурив лоб. Когда Сантьяго покончил с едой, его отвели в гостиную, отдохнуть, потому что он ведь совершил такое далёкое и утомительное путешествие… А он действительно устал, очень устал. И потому лёг на диван и заснул.

Его разбудил отец. С лицом, похожим на каменную маску, он сказал:

— Спасибо вам, падре, — и взял своего блудного сына за руку. — Спасибо за всё.

И он сделал щедрое пожертвование в пользу церкви, а может быть, в пользу предателя-священника, и они отправились домой.

Сантьяго пойдёт на пользу хорошая порка, так решил отец. И ещё ему будет полезно посидеть взаперти, пока он не осознает весь ужас совершённого им преступления — не только против законов божьих, но и против собственной семьи и её доброго имени. И ему не на что рассчитывать, нечего ожидать, пока он не прекратит совершать такие безумства.