Звук второго выстрела раздался словно взрыв, оглушительно отражавшийся от сводчатых потолков в течение какого-то времени, показавшегося вечностью. С криком Скарлетт бросилась на пол.

— Я прошу тебя, успокойся, дорогая Скарлетт, — сказал Колум.

Скарлетт знала его голос, и все же этот голос был не его. В нем чувствовались лед и сталь. Скарлетт посмотрела вверх. Она увидела, как правая рука Колума обхватила шею человека, а левая держала его запястье. Ствол пистолета был направлен к потолку. Скарлетт медленно встала на ноги.

— Что здесь происходит? — осторожно произнесла она.

— Закрой, пожалуйста, дверь, — сказал Колум, — здесь достаточно света из окон.

— Что… здесь… происходит?

Колум ничего не ответил.

— Брось, Дэви, — сказал он человеку. С металлическим грохотом пистолет упал на пол.

Медленно опустил Колум руку незнакомца, быстро освободил свою собственную, обвивавшую его шею, сжал обе руки в кулаки и со всей силой нанес удар. Бессознательная человеческая масса упала к его ногам.

— С ним все будет хорошо, — сказал Колум. Он быстро пробежал мимо Скарлетт и тихо закрыл дверь на засов. — А теперь, дорогая Скарлетт, нам надо поговорить.

Стоя сзади, Колум положил руку на ее плечо. Скарлетт вздрогнула и резко повернулась к нему.

— Не «нам», Колум. Ты… Ты скажешь мне, что здесь происходит.

Живость и теплота вновь прозвучали в его голосе.

— Произошла неприятность, дорогая Скарлетт…

— Не зови меня «дорогая Скарлетт». Этот человек пытался меня убить. Кто он? Что происходит здесь?

Очертания лица Колума были неясными из-за тени. Шея его как будто побелела от испуга.

— Пойдем туда, где светло, — сказал он тихо и направился туда, где тонкие лучи солнечного света падали через заколоченные окна.

Скарлетт не могла поверить своим глазам. Колум улыбался, глядя на нее.

— Беда в том, что если бы у нас была дешевая гостиница, то этого бы не произошло. Я хотел, чтобы ты ничего не знала, Скарлетт, дорогая, ты видишь, это приносит неприятности.

Как он мог улыбаться? Как у него хватало духу? Скарлетт заикалась, она была слишком напугана, чтобы говорить.

И Колум рассказал ей историю фенианского братства.

Когда он закончил, она вновь смогла говорить.

— Иуда! Ты мерзкий, лживый предатель. Я доверяла тебе. Я считала тебя своим другом!

Она была слишком удручена, чтобы злиться на то, как он с жалостью и улыбкой смотрел на нее в ответ.

Все было предательством, все. Он использовал ее, обманывая с момента встречи. Они все так поступали: Джейми и Морин, все кузены из Саванны и Ирландии, все фермеры и другие жители из Баллихары и окрестностей. Даже миссис Фиц. Ее счастье оказалось иллюзией.

— Послушай, Скарлетт…

Она ненавидела голос Колума, его музыку, его обаяние.

— Я не буду слушать.

Скарлетт попыталась закрыть уши, но слова его проскальзывали сквозь пальцы.

— Помнишь свой Юг и сапоги завоевателя, вступившего на него? Подумай об Ирландии, ее красоте и о том, что она истекает кровью в руках врага. Они украли у нас наш язык. В этой стране учить ребенка ирландскому — преступление. Неужели ты не видишь? Скарлетт, если бы ваши янки говорили словами, которые ты выучила с ножом у горла. «Стой» — слово, которое ты знаешь лучше всего, потому что могут убить из-за того, что не остановилась. А затем твой ребенок учит язык, на котором говорят янки, и язык твоего ребенка — не твой собственный, и он не понимает тех слов любви, которые ты ему говоришь, а ты не понимаешь, что он просит на языке янки, и не можешь ему помочь. Англичане украли у нас наш язык и вместе с ним украли наших детей.

Они взяли нашу землю, которая для нас — мать. Когда мы потеряли детей и мать, у нас ничего не осталось. Мы пережили горечь поражения. Подумай, Скарлетт, подумай о том, как у тебя отнимали твою Тару. Ты мне рассказала, как ты ее защищала. Защищала всем своим сердцем, всей волей, всей силой. Когда нужно было — лгала, нужно было убивать — могла убивать. Так было и с нами, кто боролся за Ирландию. И все же мы спасли ее, потому что мы еще можем радоваться жизни. Ее музыке и любви. Ты знаешь, Скарлетт, что значит любить. Я наблюдал, как ты росла и расцветала. Неужели ты не понимаешь, что любовь — это чаша, наполненная до краев: чем больше из нее пьешь, тем больше в ней остается.

Так и мы любим Ирландию и ее народ. Я люблю тебя, Скарлетт, все мы тебя любим. Ты не останешься без любви из-за того, что Ирландия — наша главная любовь. Неужели ты не заботишься о своих друзьях только потому, что заботишься о своем ребенке? Одно не исключает другое. Ты думала, я — твой, ты говоришь: брат. Ты не ошиблась, я останусь другом и братом до самой смерти. Твое счастье — мое, твоя горечь и боль — мои. И все же Ирландия — моя душа. Я не делаю ничего предательского, чтобы освободить ее от рабства. Но моя любовь к Ирландии не исключает мою любовь к тебе, она придает ей новую силу.

Как бы сами по себе руки Скарлетт опустились и теперь висели неподвижно. Колум очаровал ее, как он всегда очаровывал, когда так говорил, хотя она понимала не более половины. Ей казалось, будто кто-то завернул ее в шаль, которая согревала, но в то же время стесняла.

Человек, лежащий на полу без сознания, застонал. Скарлетт со страхом взглянула на Колума.

— Этот человек — фенианец?

— Да, сейчас он скрывается. Он говорит, что его друг донес на него англичанам.

— Ты дал ему пистолет? — сказала Скарлетт.

— Да, Скарлетт. Как видишь, у меня больше нет от тебя секретов. Я спрятал оружие в этой английской церкви. Я — его хранитель в братстве. Когда придет день восстания, тысячи ирландцев получат оружие, хранящееся здесь.

— Когда? — спросила Скарлетт, боясь ответа.

— У нас нет точной даты. Нам нужны еще корабли, которые привезут это оружие. Шесть, если возможно.

— Это то, что ты делаешь в Америке?

— Да. С помощью многих людей я собираю деньги, затем мне помогают купить на них оружие, и я сам перевожу его в Ирландию.

— На «Брайан Бора»?

— И на других судах.

— Ты собираешься убивать англичан?

— Да. Но мы будем более милосердны. Они убивали наших женщин, детей, мужчин. Мы будем убивать солдат. Солдатам платят за то, чтобы их убивали.

— Но ты же — священник, — сказала Скарлетт. — Ты не можешь убивать.

Несколько минут Колум молчал. В пробивавшихся лучах солнца можно было видеть, как пылинки медленно кружили над его опущенной головой. Когда Колум поднял ее, Скарлетт увидела, как потемнели его глаза, наполненные горечью.

— Когда мне было восемь лет, — сказал он, — я видел, как из Адамстауна в направлении Дублина шли стада и телеги, груженные пшеницей, чтобы англичане устроили пир. Я видел, как умирала моя сестра. Ей было лишь два года, но от голода у нее не было сил даже подняться. Моему брату было три, и у него тоже почти не было сил. Самые маленькие всегда умирали первыми. Они плакали, потому что были голодные и слишком маленькие, чтобы понять, что нет еды. Мне было восемь, я уже кое-что понимал. Я не плакал, потому что знал: когда ты голоден, чем больше плачешь, тем меньше у тебя остается сил. Еще один брат умер, ему было семь лет. Затем умер следующий, тому было шесть, а затем брат, которому было пять. Или, к моему великому стыду, я не помню, может, это была сестра. Затем в мир иной ушла моя мать. Я всегда считал, что она умерла от боли, исходящей из ее разбитого сердца, а не из пустого желудка.