Публика пока безмолвствовала. Еще надеясь, видимо, что все это какая-то безумная часть церемониала. Кошмарная шутка.

Патин распластался ничком, Соториус опрокинулся на спину. Посучил ногами и замер.

Рогонт уставился на Монцу, она – на него, так же оцепенело и беспомощно, как смотрела когда-то на умиравшего Бенну. Он протянул к ней руку и открыл рот, но не сумел издать ни звука. Лоб под ободком короны сделался воспаленно-красным.

Корона… Все они прикасались к короне. Монца метнула взгляд на свою руку в перчатке. Все, кроме нее.

Лицо Рогонта исказилось. Он сделал шаг вперед, но нога подвернулась, и король Стирии рухнул на пол. Вытаращенные глаза невидяще уставились в никуда. Корона соскочила с головы, подпрыгнула разок, подкатилась к краю круглого помоста и упала в зал. Кто-то из зрителей издал пронзительный вопль.

Ухнул упавший противовес, скрипнули деревянные дверцы, и из клеток, искусно замаскированных по всему периметру зала, вырвалась в звездную ночь прекрасным щебечущим ураганом тысяча белых птиц.

Все, как и планировал Рогонт.

За исключением того, что из шести человек, которым предстояло объединить Стирию и положить конец Кровавым Годам, в живых осталась одна Монца.

Трясучка испытывал немалое удовлетворение, думая о том, что великий герцог Рогонт мертв. Верней сказать, король Рогонт… но теперь уж было все равно, как его называть. И при этой мысли губы сами раздвигались в улыбке.

Можно быть сколь угодно великим человеком, пока ты жив. Все теряет значение, когда возвращаешься в грязь. Что случается порой в самый безопасный момент. Из-за сущего пустяка. Один из друзей Трясучки вышел из семидневного сражения в Высокогорье без единой царапины. Утром, покидая долину, укололся о шип. Ранка загноилась, и через несколько дней он умер. Никакого смысла. Никакого урока. Разве что – быть поосторожней с шипами…

Но с другой стороны, благородная смерть, как у Рудды Тридубы, который получил рану, возглавляя атаку, и держал меч в руке, когда его покидала жизнь, нисколько не лучше. Может, люди и будут петь о ней песни, особенно напившись. Но для того, кто умер, смерть есть смерть. Она одинакова для всех. Великий Уравнитель, как называют ее жители холмов. Знать и бедняки делаются равными.

Все великие амбиции Рогонта превратились в прах. Могущество – в туман, развеянный утренним ветерком. И Трясучка, какой-то одноглазый убийца, еще вчера недостойный чистить будущему королю сапоги, сегодня был куда счастливее его. Он все еще отбрасывал тень. Нужен урок – пожалуйста. Бери все, что можешь, покуда дышишь. Под землей никаких наград, только тьма.

Выехав из туннеля во внешний двор Фонтезармо, Трясучка длинно присвистнул.

– Гляжу, тут немалые строительные работы проделаны.

Монца кивнула.

– По сносу уж точно. Подарок пророка, похоже, сослужил свою службу.

Да, гуркский сахар оказался весьма грозным оружием… Стена по левую руку от них обвалилась почти вся, покосившаяся башня в дальнем конце грозила последовать за нею в любой момент. За край скалы с остатками каменной кладки цеплялись, нависая над пустотой, несколько безлиственных кустиков. Множество расколотых древесных стволов, полдюжины бездействующих фонтанов и угольно-черная каша под ногами, прибитая прошедшим ночью дождем, подсказывали, что прежде тут был сад, превращенный в пепелище за несколько недель обстрела из катапульт огненными зарядами.

Сквозь все это месиво вела мощеная дорога, упиравшаяся в закрытые черные ворота внутренней стены. Перед ними лежало несколько скорчившихся, истыканных стрелами тел. Мертвые солдаты вокруг тарана. Опытный глаз Трясучки, пробежав по зубчатому верху, приметил блеск брони, копья, луки. Похоже, эта стена, за которой сидел загнанный в угол герцог Орсо, пока еще держалась стойко.

Дорогу перегораживала какая-то груда, прикрытая мокрым холстом, придавленным по сторонам камнями, в складках которого скопились лужицы дождевой воды. Объезжая ее, Трясучка увидел торчавшие из-под холста сапоги и несколько пар грязных босых ног, усеянных капельками влаги.

Один из людей Вольфьера, похоже, был новичком. При виде этих ног он побледнел. И Трясучка, глядя на его вмиг осунувшееся лицо, задумался о том, когда же он сам успел привыкнуть относиться к мертвецам хладнокровно. Для него они сейчас были просто частью окружающей обстановки, все равно как сломанные деревья. Пара-тройка трупов уж никак не могла испортить ему настроение этим утром.

Монца остановила коня и соскользнула с седла.

– Слезай! – рыкнул Вольфьер, и то же самое сделали остальные.

– Почему некоторые босиком? – Новичок все таращился на ноги мертвецов.

– Потому что обувка у них была хорошая, – подсказал Трясучка.

Парнишка глянул на собственные кожаные сапоги, снова на босые ноги и схватился рукой за рот.

Вольфьер хлопнул его по спине, отчего бедолага вздрогнул, и подмигнул Трясучке. Похоже, посмеиваться над новичками было в обиходе у солдат всего мира.

– В сапогах иль без сапог – убитому без разницы. Спокойно, парень, к этому привыкаешь.

– Вы привыкли?

– Коль повезет, – сказал Трясучка, – будешь жить еще долго.

– Коль повезет, – сказала Монца, – найдешь для себя другое дело. Ждите меня здесь.

Вольфьер кивнул.

– Есть, ваша светлость.

Она обошла груду мертвецов и исчезла из виду.

– Уладили дела в Талине? – спросил Трясучка, глядя вслед.

– Надеюсь, – проворчал покрытый шрамами сержант. – Пожар в конце концов потушили. Договорились с ворами Старого квартала о том, что они приглядят неделю за порядком, а мы потом за это не будем приглядывать за ними месяц.

– Дожили – ворью доверяем следить за порядком.

– Это да, мир с ног на голову перевернулся. – Вольфьер поглядел, прищурясь, на внутреннюю стену. – Там сидит мой прежний хозяин. Человек, за которого я сражался всю жизнь. При нем беспорядков никогда не было.

– Вам хотелось бы сейчас быть с ним?

Вольфьер нахмурился и отвел взгляд.

– Мне бы хотелось, чтобы мы завоевали Осприю, тогда и думать было бы не о чем. Но с другой стороны, когда я воевал в Союзе три года назад, мне хотелось, чтобы жена моя не трахалась с булочником. От нашего желания ничего не зависит.

Трясучка усмехнулся и постучал ногтем по своему стальному глазу.

– Это точно.

* * *

Сидя на походном стуле в той части крепости, где от садов еще кое-что уцелело, Коска смотрел, как пасется на мокрой траве его коза. Что-то странно успокаивающее было в ее равномерном, медленном продвижении по лужайке. В шевеленье губ, в деликатных щипках зубами, грозивших вскоре оставить от всей травы здесь одну стерню.