– Я же вправду… думала… что задаром. Хорошо, что я у боженьки только один пирог съела… – заикаясь от смеха, добавляет она. – Я еще хотела кваску…

Давно остались позади тревожные дни экзаменов. Алина и Мышка благополучно перешли в следующие классы. Мышка со своими четверками спокойно перебралась в пятый класс, а Алина, с горящими щеками, растревоженная и разволнованная собственными успехами, с блеском заняла подобающее ей место в седьмом классе. Вася тоже сдал свои зачеты и перешел на второй курс. Один Леня оставался еще только учеником своего репетитора.

В семье Арсеньевых наступило затишье.

Марина с трудом сводила концы с концами, от мужа не было никаких известий, брат тоже молчал. Катя написала коротенькое письмецо и жаловалась, что ребенок внес раздор между нею и Костей.

«…Костя дрожит над сыном и требует, чтобы я уехала с ним к вам, потому что зима тут суровая, изба, в которой мы живем, промерзает насквозь, бревенчатые стены изнутри покрываются инеем. Купаем Женьку и пеленаем только на русской печке. И все же я не соглашаюсь уехать, здоровье Кости подорвано, он затоскует и погибнет один… Мы часто спорим, и это очень тяжело…»

Письмо Кати огорчило Марину, она перечитывала его и потихоньку от всех плакала. Чаще всего получались письма от Лины. После низких поклонов Лина сообщила, что Малай Иванович поступил на железную дорогу и мечтает выучиться на машиниста, а насчет Никича Лина в каждом письме повторяла одно и то же:

«…Не трогайте вы с места старика, за ним здесь хороший уход, а у вас ходить за ним некому, намучаетесь вы с ним…»

Письма Лины только подстегивали Арсеньевых.

– Ах, боже мой! Надо же скорей его брать, что это Лина выдумывает! – волновалась Марина.

Никичу давно уже были посланы письма, в которых Марина и дети настойчиво звали его к себе, но в последнее время Никич тоже молчал.

Все это очень угнетало Марину, она осунулась, побледнела и по вечерам, опустив на руку голову и помешивая ложечкой чай, грустно задумывалась.

– Я еще никогда не видела маму такой… – с тревогой говорила сестрам Мышка.

– А вы поменьше жалуйтесь, что вам жарко и душно, все равно мама ничем не может помочь! Особенно ты, Динка! – возмущенно говорила Алина.

– А что я? Разве я жалуюсь? Это Мышка вытянулась, как ниточка, и все время попадается маме на глаза со своими острыми лопатками! – сердито бурчала Динка.

Она не чувствовала себя виноватой потому, что после двух неудачных походов нашла в себе силу воли честно сказать матери:

– Мама! Передари мне что-нибудь другое, потому что я все время расширяюсь, у меня такая плохая зона, что один раз я даже расширилась на лавровые пироги…

Заодно Динка рассказала и про торговку на базаре. Мама слушала и смотрела на дочку такими грустными, утомленными глазами, что Динка бросилась к ней на шею с глубоким раскаянием.

– Мама, я больше никуда не уйду! Мама, ты из-за меня такая грустная, да, мама? Из-за меня?

– Нет, Диночка… Просто я думаю, как бы мне вас чаще отправлять за город? Может, хоть по воскресеньям будем ездить куда-нибудь!..

Хохолок, который теперь часто заходил к Арсеньевым, предлагал возить Динку за город на своем велосипеде, но Леня строго-настрого запретил это.

– Смотри, Андрей, не вздумай и правда брать ее, а то, если что случится, ты со мной век не рассчитаешься, – сурово предупредил он. – Жара, духота, а я как безрукий сижу, никуда не могу сестер свозить! – с отчаянием жаловался Леня своему репетитору.

– Ну-ну! Этим летом ты и безрукий и безногий, нам нельзя терять ни одного дня. Пусть ездят с Алиной.

Но поездка с Алиной была мучением для всех троих. Алина ежеминутно дергала сестер, боялась, что они потеряются, сядут не на тот поезд, и бог знает чего еще она боялась, только щеки у нее всю дорогу пылали, а испуганные голубые глаза так тревожно смотрели по сторонам, словно она вывезла своих сестер не на прогулку, а на передовые позиции под обстрел неприятеля. О поездке на Днепр не могло быть и речи, куда-нибудь в лес они тоже не попадали. Приехав на ближайшую станцию, Алина добиралась с сестрами до какой-нибудь рощи или до опушки леса и, разостлав на траве плед, усаживалась с книжкой, ежеминутно командуя:

– Дина, не бегай далеко! Дина, не заглядывай за чужой забор, это неприлично!

Мышка, жалея старшую сестру, ходила как тень за Динкой, и, промучившись до обеда, все трое с удовольствием возвращались домой. В конце концов они начали устраивать эти поездки не для себя, а только для мамы, чтобы она не беспокоилась.

– Мы так хорошо надышались, – хитрили все трое, возвращаясь.

Потом уже они окончательно отказались от всяких поездок, считая самой дальней своей прогулкой Ботанический сад.

Однажды вечером, когда Марина грустно наигрывала что-то на пианино, Мышка, прижавшись к ее плечу, тихо спросила:

– Мамочка… А что, если послать дяде Леке емшан?

– Нет, зачем же… Если он не едет и не пишет, значит, ему нельзя, а мы будем срывать его с места емшаном! – отвечала Марина.

Вася, сидя, как всегда, в своем кресле, прислушался.

– А что это такое – емшан, если не секрет? – с любопытством спросил он.

…Степной травы пучок сухой,

Он и сухой благоухает

И разом степи надо мной

Все обаянье воскрешает… –

с улыбкой продекламировала Марина.

– Мама, я расскажу Васе! Можно, я расскажу? – выскочила Динка и, не дожидаясь разрешения, начала сбивчиво рассказывать своими словами вперемежку с рифмованными строчками:

Когда в степях за станом стан

Бродили орды кочевые,

Был хан Отрок и хан Сырчан –

Два брата, батыри лихие…

И вот один раз, когда они пировали, – с жаром рассказывала Динка, – когда у них «велик полон был взят из Руси», на них вдруг, как буря, налетел русский князь Мономах и разбил их наголову! И вот тогда:

Сырчан в донских залег мелях,

Отрок в горах Кавказских скрылся!

…И шли года… Гулял в степях

Лишь буйный ветер на просторе!

Но вот скончался Мономах…

И плачет по нем Русь, а хан Сырчан зовет певца

и к брату шлет его с наказом!

Он там богат, он царь тех стран,

Владыка надо всем Кавказом!

Но ты скажи ему, чтоб бросил все, что умер враг.

Пусть он идет к себе на родину, в благоухающие степи!

Ему ты песен наших спой,

Когда ж на песнь не отзовется,

Свяжи в пучок емшан степной

И дай ему, и он вернется!

Певец едет к хану, говорит, что брат велел ему вернуться…