– Что вы наделали? – воскликнул он. – Эти ворота всегда должны оставаться закрытыми. Такой риск! Вы понимаете, что натворили?

Бетаньева шагнула к огромному мужчине и сильно ударила его по упругой щеке.

Он уставился на нее в шоке. Удар был таким быстрым, таким неожиданным – профессор даже не поставил защитный панцирь.

– Что такое? Вы кто?

– Сейчас я отвечаю за этот институт, профессор, – сказала Бетаньева. – Я задам вам несколько вопросов. Вы ответите на них без панциря, чтобы я видела, говорите ли вы правду. Если вы откажетесь ответить на вопрос, мои люди расстреляют одного из ваших коллег. Один вопрос – один человек.

Профессор замер в ужасе, когда вооруженные бойцы пробежали мимо него ко входу в главное здание института.

– Умоляю, – простонал он, – прошу, поймите, работа, которую мы здесь проводим, – самая большая ценность на Бьенвенидо. Мы стоим вне политики, мы ученые. Мы будем работать на любую власть, но вы не должны разрушать институт. Вы поставите под угрозу всю планету! Каждое человеческое существо в мире зависит от нас, даже если они этого не знают.

– Вопрос первый, – неумолимо произнесла Бетаньева. – Что происходит с заключенными, которых Тревин доставляет сюда?

Профессор Гравен трудно сглотнул.

– Вот дерьмо, – прошептал он. – Это была не моя идея. Клянусь самой Джу, это придумал не я.

Тухлая вонь была ужасно густой и едкой, Бетаньеве казалось: еще чуть-чуть – и миазмы можно будет разглядеть в воздухе. Первые десять минут она провела в комнате с ямами, почти задыхаясь, в попытке привыкнуть к запаху. Хотя и понимала: привыкнуть невозможно. Вонь прилипнет к ней на всю оставшуюся жизнь, как и воспоминание о том, что ее вызывало. Но Бетаньева решительно стояла там, рядом с перилами, которые огораживали глубокую прямоугольную яму, вырезанную в камне много веков назад. Истинное сердце Исследовательского института паданцев.

Элитный отряд привел его сюда почти через час после взрыва ворот. Капюшон скрывал лицо; руки, скованные наручниками за спиной, бессильно повисли. Двигался человек с трудом. Бойцы избили его, но не сломали ничего особенно важного – хотя его причудливая дорогая одежда была грязной и порванной, а в нескольких местах еще и окровавленной.

Его аккуратно разместили перед открытыми воротами. Когда он понял, где находится, то перестал трястись и замер.

Текин Бетаньевы сдернул с него капюшон. Аотори моргнул и огляделся. Его челюсти были сжаты, мускулы рельефно напряжены. Ошейник, сплетенный из лозы этор, грозил пережать ему горло. Но даже сейчас, здесь, на краю ямы, первый помощник вел себя с присущим ему ужасным высокомерием.

«Мне знакомо твое лицо», – телепнул он.

И Бетаньева впервые не задрожала при виде него.

– Хорошо. Мне было интересно, вспомнишь ли ты. Таких, как я, можно насчитать очень много, верно?

«Да, я тебя вспомнил. Подарок южанина, нашедшего у себя на участке серебро. Хороший подарок».

– Я ненавидела врачей и медсестер, которые лечили меня потом. Они не заслуживали моей ненависти. Они были хорошими людьми. У меня ушло много времени на понимание одной неочевидной вещи: в этом мире все еще есть хорошие люди. И теперь я собрала вокруг себя хороших людей. Достаточно, чтобы сокрушить и уничтожить вас и все имеющееся у вас.

«Самооправдание – прибежище слабых. А я знаю, насколько ты в действительности слаба. Я видел твою суть, я вкусил каждую твою драгоценную мысль. Достойно жалости. Все вы таковы, несчастные людишки».

– И все же мы здесь.

«Потому что ты подражаешь мне. Потому что ты восхищаешься моей силой и властью. Ты поклоняешься мне сейчас, как поклонялась прежде. И в глубине души ты знаешь: если хочешь заменить меня, ты должна стать мной. Ты когда-нибудь признаешься себе в этом? Или понимание сломит тебя?»

– Безумен даже перед лицом смерти, – печально сказала Бетаньева.

Она положила руку ему между лопаток и сильно толкнула.

Великолепный ген-орел парил в восходящих потоках над Варданом, дрейфуя выше потревоженных стай местных птиц, не замеченный мод-птицами, так отчаянно мельтешившими над городом. Он смотрел вниз на широкие прекрасные бульвары центра столицы, которые теперь были заполнены бегущими толпами. Во многих районах начались пожары, и высокие столбы грязного дыма поднимались в чистое ясное небо. Орел взмахнул мощными крыльями, без усилий прокладывая путь в облет. Крики ярости и вопли ужаса смешались в единое полотнище звука, окутавшее здания города, как невидимый туман. Его однообразие нарушалось резкими выстрелами. Стрельба продолжалась весь день, до глубокой ночи. Крики тоже не прекратились с наступлением тьмы.

В течение двух дней Слваста находился на передовой, под защитой своих стойких сторонников Янриса, Андрисии и Товакара. Он руководил штурмом правительственных зданий и других очагов сопротивления. Его образы постоянно распространялись по городу: грязный, уставший, проявляющий сочувствие ко всем, кто пострадал от насилия, помогающий раненым забраться в повозки, которые направлялись в больницы. Везде, где вспыхивало сопротивление полковых офицеров и их оставшихся отрядов, оказывался Слваста, сражаясь за свою сторону, за справедливость, за перемены. Он представлял собой лицо революции, символ добродетели. К концу событий он мог появиться на баррикадах или среди тех, кто осаждал здание, – и противники сдавались и капитулировали. Слваста возвел в принцип уважительное отношение к побежденным, недопущение мести или грязного уличного правосудия. Уже и передача образов не требовалась, чтобы узнать, где он находится, – достаточно было прислушаться к тому, где раздаются аплодисменты.

Слвасте предоставили уединение только утром третьего дня. Все думали, что он наконец отдыхает от своих подвигов. На самом деле Янрис и Андрисия затолкали его в накрытый пологом кэб, которым правил Товакар. Слваста смотрел на проплывающий мимо город через небольшую щель в жалюзи, опущенных для защиты от любопытных глаз. Темнота внутри кэба соблазняла сильнейшим искушением заснуть. Прошло так много времени с тех пор, как он вообще отдыхал; он был грязен, измучен, и у него болела каждая косточка.

Снаружи люди тащились сквозь наползающий с реки утренний туман с ошеломленными выражениями лиц. Слваста удивился тому, как много окон было разбито здесь – вдали от центра города, где происходила бóльшая часть вооруженных столкновений. Некоторые из крадущихся фигур волокли громоздкие коробки или мешки. Грабители, предположил он. Бетаньева получала много сообщений о грабежах. Забавно, что при всех своих планах революционного свержения гражданской и национальной власти они никогда не думали о последствиях подобного беззакония.

На улицах встречались и целые семьи: родители внимательно следили за детьми, окружали их сильнейшими панцирями и торопились в поисках… чего? Слваста толком не понимал. Однако все двигались с определенной целью. Семьи почти всегда были хорошо одеты, дети выглядели заплаканными и напуганными, родители смотрели мрачно и с опаской. Он остановился бы и спросил, куда они идут, если бы у него остались силы.