– Пятьсот рублей?.. – виновато повторил Братчиков. – Вряд ли столько найдем. Прежде знать бы…

– Хорошо, – смиловался Александр Иосифович. – Сколько у вас есть?

– Ну, рублей… сто пятьдесят будет…

Такой суммой организация отнюдь не располагала. В наличии имелось от силы рублей восемьдесят. Но Братчикову совестно было крупному столичному революционеру, объявленному во всероссийский розыск и преследуемому по пятам полицией, предложить такие невеликие деньги. Поэтому он назвал сумму более солидную – сто пятьдесят рублей, – имея в виду как-нибудь до завтра наскрести недостающее.

– Ладно. Обернусь. Может быть… – Александр Иосифович нахмурился, крепко сжал зубы, показывая, как же тяжело теперь ему придется, имея при себе только сто пятьдесят рублей. Но, героически, усилием воли, справившись с тягостными, безотрадными чувствами, он сердечно добавил: – Я доволен вашей работой. Прошу передать мою благодарность всем иркутским товарищам. Я буду рассказывать о вас в Москве. И непременно позабочусь, чтобы вам были переданы некоторые значительные средства для развития деятельности.

– Благодарствуйте, – ожил совсем было сникший Братчиков. – Все сделаем в лучшем виде.

– Хорошо. С этим, будем считать, разобрались, – подытожил господин Казаринов. – Теперь мне необходимо знать все подробности ваших совместных с московскими товарищами действий. Что вы решили?

– Поджечь склад шпал. Чтобы сорвать строительство железной дороги по льду Байкала, – не без гордости доложил Братчиков.

– Очень одобряю. Когда намерены осуществить?

– Завтра ночью.

Условившись встретиться с Братчиковым следующим вечером в Спасской церкви, Александр Иосифович распрощался с ним и вышел. Из трактира он отправился на городской почтамт. Там он купил конверт и пол-листа писчей бумаги.

Александр Иосифович выбрал в зале поукромнее уголок, оглянулся кругом: не наблюдает ли кто за ним? – и склонился над бумагой. Вот что он написал:

«Его Высокоблагородию господину полицеймейстеру Иркутска.

Ваше Высокоблагородие.

Долг русского патриота и верного подданного Государя Императора не позволяет мне оставаться безучастным посторонним при наличии у меня доподлинных свидетельств готовящегося тяжкого преступления против государственной власти.

Неисповедимою волею судьбы мне случилось оказаться посвященным в изуверские намерения преступной шайки местных социалистов. Эти негодяи придумали следующей ночью поджечь заготовленные на берегу Байкала шпалы, имея в виду навредить строительству железной дороги через замерзшее озеро. Таковым дерзким выступлением своим они полагают ослабить нашу доблестную армию в Маньчжурии, а именно: поставить последнюю в затруднительное положение, при котором она испытывала бы губительный для нее недостаток в снабжении и подкреплениях. И в итоге терпела бы неудачи на полях сражений!

Какое русское благородное сердце не страждет ныне от временных неудач, преследуемых наше веками несокрушимое героическое оружие! Какая православная душа не скорбит, видя, как на Святую Русскую землю пала зловещая тень черных крыл князя бесовского! Но пусть его расползшееся по России иудейское воинство трепещет от мысли, что русский старый богатырь не почивает на постели, что вот-вот поднимется, сверкая стальною щетиной, богоспасаемая Русь, когда переполнится чаша терпения народного и сметет всех врагов и внутри отечества, и за его пределами! Мы русские, и с нами Бог! Мы не позволим подлым инородцам и их немногим неразумным нашим соплеменным приспешникам злодействовать против любезного отечества и дражайшего Государя Императора! Всех врагов Великой России ждет бесславная погибель! Иль русский от побед отвык?!

Спешу также сообщить вам приметы злоумышленников. Главарь приехал из самой Москвы. Видом натуральный еврей. Росту едва ли шести вершков. Волосы черные, глаза карие навыкат, рот большой, имеет бороду не белее вершка. Ближайший его споспешник местный иркутский, пожилой, лет шестидесяти, очевидно, рабочий или мастеровой, волосы густые седые, носит усы того же цвета, что и волосы. С ними могут быть и прочие сотоварищи, но о них мне доподлинно не известно.

Преданный отечеству и престолу русский гражданин».

На конверте Александр Иосифович написал единственное: «Лично господину иркутскому полицмейстеру».

На улице, старательно пряча в воротник лицо, он сговорился с извозчиком за пятиалтынный отвезти его к полицмейстерскому дому. Но, не проехав и квартала, Александр Иосифович ткнул мужика в спину:

– Хочешь, братец, заработать целую полтину?

Разумеется, извозчик заинтересовался. Александр Иосифович объяснил ему, что для этого требуется исполнить сущий пустяк: отдать дежурившему возле дома полицмейстера постовому единственную записку. Но прежде, естественно, высадить его – седока. В том-то и весь трюк.

Извозчик вначале было заартачился: что за записка? да не противозаконное ли чего? да не будет ли ему за это какого взыскания? – но, услышав в ответ предложение седока вознаградить его за услугу вдвое сверх предложенного прежде, согласился.

Не доехав сколько-то до цели, Александр Иосифович велел человеку остановиться, выдал ему обещанный целковый и отпустил. Укрывшись за афишной тумбой, он стал наблюдать за действиями своего посланца.

Вышло все, можно сказать, гладко. Мужик доехал до прогуливающегося под фонарем полицейского, выбрался из санок и, почтительно кланяясь на ходу, поднес постовому бумагу. О чем они говорили, Александр Иосифович, естественно, не мог слышать. Но, взяв пакет, постовой указал извозчику идти в дом. Мужик, как можно было понять, принялся отнекиваться, показывать обеими руками в сторону, откуда он только что приехал и где высадил господина, передавшего ему эту бумагу, объясняя, верно, что он лишь исполнитель его случайного поручения. Однако тщетно. Полицейский так и не отпустил его. Но Александра Иосифовича все это уже не могло беспокоить. Главное, записка его попала, куда следует.

Следующим вечером, едва передав господину Казаринову документы и деньги, Братчиков поторопился явиться в условленное с Гецевичем и другими товарищами место их встречи на южной окраине Иркутска. Там для них были снаряжены двое розвальней, с двумя флягами керосина и с мешком овса в каждых.

Путь до Байкала им предстоял очень неблизкий – всех шестьдесят верст. По расчетам Братчикова, добраться туда по наезженному тракту они должны были где-то к полуночи. Разумеется, не в один дух, а перегона за два-три. Хотя у них была еще и третья лошадь на привязи на перемену в дороге, – почему Братчиков в шутку назвал их поезд из двух санок запряженный «ополутораконь», – но привал-другой, чтобы покормить лошадей и дать им передохнуть, по разумению старого мастера, делать все равно придется.

В дороге заговорщики больше молчали, – на крепком ночном сибирском морозе боязно было хоть на миг отнять мохнатый воротник от лица. Но, по общему мнению, лучшей погоды для исполнения их замысла не могло и быть. Как бы ни было им самим несподручно в стужу, но там – на складах – охранным постовым и того плоше: или вообще теперь попрятались служивые по теплушкам, или, укутавшись в долгополые тулупы, стоят где-нибудь в укромных местах, недвижные, как снеговики.