Мы условились так: с обеих сторон наблюдают за мной, как я махну фуражкой, со стороны шлюза откроют , и донская вода побежит к 1-му шлюзу, а около 1-го шлюза откопают перемычку, и волжская вода побежит навстречу донской. По обе стороны собрались народу человек по 200–300, в том числе и местные жители поселков.

Ну, я махнул фуражкой, и вода от шлюза пошла. Тракторист от 1-го шлюза прорыл отверстие в перемычке, и вначале вода побежала небольшими ручейками, а через 10 минут рекой.

Момент соединения вод был самым торжественным, люди бросались в воду, надо сказать, довольно мутную, бросали майки в воду, толкали друг друга, смеялись, кричали «Ура!». Местные власти поздравили нас с окончанием и разошлись, а на сердце у меня было невесело. Как это все будет воспринято в Москве.

Я приехал к себе и составил записку по ВЧ об окончании основных работ, о воссоединении Волги с Доном и послал в ЦК. В записке просил некоторых з/к наградить, а других освободить. Круглову все устно рассказал. Он сказал: «Пока будь там».

На следующий день в газете «Правда» появилась фотография соединения рек и небольшая статья сталинградского корреспондента.

Круглов позвонил, еще раз поздравил и говорит, что можно было бы заранее тебе донести, что будешь соединять, тогда побольше пошумели и наверху бы узнали об этом ранее, а теперь что-то молчат. Пожалуй, он прав.

Ну, кто же знал, как тут обставить? Я никогда не преследовал тщеславных целей. Поручили, с трудом, но сделали, ну, вроде и хорошо.

Прошло еще 5 дней, а мне ни «спасибо» не говорят, ни «наплевать» тоже не говорит, и в Москву возвращаться вроде нельзя. Вот сижу и думаю, может, за то, что самовольно Волгу с Доном соединил, накажут.

Наконец-то. 7 июня позвонил Круглов и говорит: «Давай свое представление, кого из заключенных награждать, кого освободить, составляй списки и прилетай сюда». Слава богу, решили.

Ну, я быстро все это за два дня оформил, так как вчерне было готово, и вылетел в Москву. Круглов посмотрел все представления, согласился и говорит: «Тебя тоже сказали представить к Герою Социалистического Труда, ты уже Герой Советского Союза, поэтому, может быть, ограничимся орденом Ленина». Ну, что я мог ответить — ничего.

Видимо, все же он от зависти не мог меня представить, в то время как я представил Жука, Барабанова, Александрова* и двух экскаваторщиков к званию Героя Социалистического Труда, и всем дали.

Ну, ладно, хорошо, что закончили, и все благополучно. Указ о награждении вышел быстро. Всех наградили, меня тоже орденом Ленина[434]. С моими предложениями согласились. Было освобождено досрочно несколько сот заключенных и более 100 заключенных награждены орденами.

Я больше всего был доволен, что наградили заключенных и некоторых разрешили досрочно освободить, которые действительно честно трудились. Я соответственно проинструктировал Раппапорта, как организовать освобождение з/к. Вот радость будет у з/к. Поработали хорошо[435]…

Когда мы получили ордена, вдруг звонит мне Суханов*, помощник Маленкова из ЦК, просит позвонить Маленкову. Я позвонил Георгию Максимилиановичу, отчество не выговоришь.

Он спрашивает: «С каких это пор МВД стало представлять секретарей обкомов к орденам?» Я спросил: «Кого он имеет в виду?» Он говорит: «Секретаря обкома Гришина».

Я ему сказал, что т. Гришин помогал пять лет строителям Волго-Дона, и когда мне поручили составить список, я его включил и не считаю, что это плохо. Маленков: «Ну, плохо или хорошо, увидите дальше». Вот же люди. Что я плохого сделал?

Ну, ладно, всем не угодишь. Видимо, списки, мной представленные, в ЦК не смотрели или невнимательно проводили. Поэтому Гришин И. Т. получил орден Ленина.

Месяц я уже работал в Москве. Вдруг ночью в 2 часа звонит Круглов: «Зайди». Я спустился и спрашиваю: «Что случилось?»

Он говорит: «Сейчас звонили из Волго-Дона, была гроза в Сталинграде, и в районе канала молнией выбило фидер на транзисторной станции. В результате Мариновская насосная станция перестала качать воду в гору, и вода хлынула обратно и заливает насосную станцию. Немедленно вылетай». Вот неприятность.

Тут же я послал за летчиками, сам быстро на машину, заехал на минуту домой и на аэродром. Летчики уже разогревали мотор. Сели и полетели, через три часа приземлились[436].

В 7 часов я уже был на месте. Из всех трех труб, каждая диаметром 2,5 метра, хлещет вода на насосную станцию. Начальник станции рассердился, бегает, и ничего не могут сделать. Закрыть шлюзы, чтобы перекрыть воду, не могут: нет тока.

Я быстро поднялся к перемычке, там было человек 25 заключенных и водолазов. Водолаз боится лезть, так как вода глубиной 4 метра хлещет вниз по трубам и его может прижать к решетке или там задавить…

Я быстро водолаза спросил: «За что посадили в лагерь?» Он мне, улыбаясь, говорит: «Приехал в Череповец в отпуск с флота (оказался земляком). Ну, с друзьями выпили, пошел домой, было грязно на мостках (в Вологодской области в ряде городов во время грязи весной и осенью устраивают тесовые мостки и по ним ходят), мне навстречу шел милицейский чин. Когда расходились, я его плечом толкнул. Он начал на меня кричать, я возмутился, взял за плечи, с мостков поставил в грязь и сам пошел. Он взвыл, позвал еще двух милицейских, и втроем только меня взяли, а потом на меня на суде наговорили, что оскорбил представителя власти, и дали мне 2 года».

Моряк действительно был такой мощный, что мог милицейского «поставить в грязь». Я спросил, кем он был на флоте. Оказалось, подводником. Тогда я ему сказал: «Полезай в воду, осмотри и скажи, что надо сделать, чтобы остановить воду. Сделаешь хорошо, через пару недель пойдешь домой».

Он надел скафандр и спустился, потом запросился на вдох, отвинтили ему голову, он говорит, обращаясь к заключенным: «Давайте скорей все снимайте ватники, я ими забью отверстия решетки, и вода прекратится». Оказывается, шандоры несколько опустились, так как уменьшилось давление, и остались 0,5-метровые щели. Мы так и сделали.