Предполагается, что здесь вдоль улицы протянется бульвар, будут тротуары. Но это только предполагается, а пока — не тут-то было! Между этими двумя новыми домами, прямо к трамвайной линии выходит большой глинобитный забор и стена старого, тоже глинобитного, дома. За забором несколько громадных абрикосовых деревьев, и хозяин всего этого — старик, родившийся на В этой улице и не особенно склонный уезжать отсюда в связи с реконструкцией города. Из-за его вылезающего к трамвайной линии двора на протяжении 200 метров нет ни бульвара, ни тротуаров. Прямая линия никак не получается, и у планировщиков, градостроителей, очевидно, душа болит по этому поводу. Но старик, поскольку его хотят переселить, по закону, имеет К право выбрать другой земельный участок по своему вкусу, получить ссуду, построить там дом и лишь потом переехать. И мой сосед справа не спешит; сначала он пересмотрел с десяток разных участков, и все ему не понравились. На это ушло года два. Теперь наконец он выбрал участок и, говорят, начал строиться. Иногда, проходя мимо его дома, я встречаюсь с ним. Судя по его виду, он по-прежнему не торопится…

А из левого окна моего кабинета виден старый город, со всей той путаницей, которую внесло в него время. Глинобитные домишки и встроенные между ними новенькие кирпичные коттеджи; улицы, залитые асфальтом, но извивающиеся при этом, как змея, которая сама забыла, где у нее голова и где хвост; их покрытие рассчитано на десятитонные грузовики, а ширина — на двух с трудом разъезжающихся ишаков. (Кстати, недавно принято очередное постановление об окончательном выселении этих животных из пределов Ташкента, но среди пожилых ишаков есть такие, что на своем веку читали уже не одно подобное постановление и, боюсь, что они выезжают теперь из города с надеждой возвратиться при первом удобном случае).

Во дворах домов стоят похожие на древние метательные снаряды круглые глиняные печи для печения узбекских лепешек — «тандыры», а в других дворах (а иногда и в тех же самых) стоят красные баллоны для газовых кухонь. Сейчас здесь по домам пока еще развозят заводской газ. Природный газ из Бухары обещают дотянуть до Ташкента весной. Осенью я видел в Самарканде, как там торжественно зажигали газовый факел по соседству с могилой Тамерлана. Сейчас, зимой, газ тянут как раз через так называемые «Ворота Тамерлана» — узкое ущелье между Самаркандом и Ташкентом, где, по преданию, некогда висели железные ворота, закрывавшие вход в самаркандские владения Тамерлана. Будущим летом или осенью красные баллоны, очевидно, исчезнут из дворов старого города…

Кстати, в кишлаках Ферганской долины сейчас можно наблюдать любопытное зрелище. Временные газораспределительные линии идут вдоль улиц по глиняным дувалам — деревенским заборам. Трубки с газом — с краниками на конце — подведены во дворах прямо к старинным «тандырам», где пекут лепешки. Обычно женщины пекут лепешки на традиционном топливе пустыни — саксауле, но даже старухи говорят — а им надо верить, — что на газе лепешки получаются ничуть не хуже.

А что же все-таки самое заметное в старом городе, если возвратиться к нему? Самое заметное — зелень. Каждый глиняный двор старого города напоминает горшок, набитый зеленью так, что она лезет во все стороны за его стенки. В каждом дворе — виноград, абрикосы, персики — ровно столько зелени, сколько только может влезть. Сейчас зима, и это не так очевидно; над заснеженными крышами торчит только густой лес голых веток.

Но в марте все это будет розовым от цветения, в апреле — зеленым, а в июле будет казаться, что все эти глиняные заборы вот-вот лопнут от напора зелени.

Наша семья, между прочим, не выдержала. Кругом зелень — а мы что же? И на маленьком, огороженном кирпичным забором пустыре позади нашего дома, когда остававшийся после строительства мусор был вывезен, земля была перекопана и посажены деревья: две груши, две черешни, три персика, два абрикоса, два сиреневых куста, двадцать кустов роз — это из многолетних; ну и разные быстро прущие вверх здесь, на юге, однолетние цветы и растения, включая касторку, подсолнечник и кукурузу. В общем, к июню прошлого года дворик у нас был уже зеленый. А на одном дереве было даже 15 штук абрикосов (впрочем, жена говорит, что я, как всегда, преувеличиваю). Кроме того, у нас во дворе, как и во многих дворах старого города, есть маленький бассейн, или, как говорят здесь, «хауз». Здесь любят воду и понимают в ней толк, умеют в жару всегда найти такое место над водой или около воды, чтобы было хоть чуть-чуть попрохладнее, чем во всех других местах. Именно там и пьют чай, там и готовят плов. Причем, если это опытные люди, то непременно ухитрятся так усесться, чтобы хоть с какой-то стороны продувало. На этот счет есть даже специальное узбекское выражение: «найти ветерок».

Вот и мы вырыли у себя во дворе такой хауз, выложили его кирпичом, обмазали цементом. Но так как моя младшая дочь — человек крайне недисциплинированный, то хауз пришлось сделать неглубоким. Когда мы его делали, то я сначала посадил ее на землю и смерил сантиметром — сколько будет от земли до её подбородка, так, чтобы она не могла захлебнуться даже сидя. По этой мерке мы и вырыли хауз. Но с тех пор дочь здорово выросла, и теперь мы, пожалуй, сможем углубить хауз еще сантиметров на десять.

Кстати, то, что я пишу, имеет отношение к Вашему вопросу, мой дорогой редактор. Помимо всего прочего, мне нравится здесь жить потому, что, хотя я, в общем, довольно много сижу за письменным столом и много езжу, у меня остается здесь время и для того, чтобы заниматься такими вещами, как этот хауз и абрикосы.

Вещи, конечно, несерьезные, но, когда человек утрачивает способность выкраивать на них время, это довольно серьезно портит его жизнь".

Вот никто, кроме меня не видит в этом тексте интонации стилизованного Хемингуэя?

Меж тем, в конце там вообще говорится: "Это было в первые полгода моей жизни здесь, в начале июня 1958 года. Мы ехали на двух вездеходах через южные Каракумы, вдоль трассы тогда еще не законченной первой очереди Южно-Каракумского канала.

Наши машины качало по песчаным горбам так, словно мы ехали на двугорбом верблюде и нас каждую секунду перекидывало с одного горба на другой.

Из песка торчал только саксаул и высокие белые, как свечки, бескровные ядовитые грибы.

Было так жарко, что даже ящерицы не вылезали на солнце. И вот наконец где-то часам к шести