И потом, ужасы сменяли друг друга и контрастировали друг с другом. 24 мая, на помосте кладбища Сент-Уэн, Жанна испытала страх смерти. Возможно, она стала жертвой другого ужаса в одиночестве тюрьмы, которая не была церковной тюрьмой, обещанной некоторыми из судей, и которая, по их словам, должна была стать для нее пожизненной. «Она предпочитает умереть, чем жить в оковах», — записали в протоколах те, кто ее допрашивал на следующий день.

Если ей позволят ходить к мессе и не находиться в оковах и если ей дадут надлежащую тюрьму, она будет хорошей и сделает то, чего захочет церковь.

Она очень скоро поняла, что ей предстоит умереть. 28 мая, во время чисто формального допроса, она резюмировала то, в чем была уверена. 29 мая состоялось краткое судебное заседание с целью объявить, что она упорствует в своей ереси. Она повторно впала в грех. Закон предусматривал лишь одно наказание для впавших в ересь повторно, с которым познакомились катары и тамплиеры, — костер. Присутствовало двадцать семь судей; двадцать шесть подали голос за смерть. Один-единственный — юрист — заявил, что надо обратиться к богословам. Глава когорты тех, кто стоял за передачу заключенной в руки светского правосудия, аббат Фекана Жиль де Дюремор, потребовал, чтобы Жанне сначала объяснили смысл наказания. Тома де Курсель выразил пожелание, чтобы ей еще раз сделали увещевание ради спасения ее души, объяснив, что ей более не на что «надеяться для своего смертного тела».

Прежде чем передать осужденную светскому правосудию, Кошон все-таки разрешил ей исповедаться и причаститься, пусть даже не упомянув о такой непоследовательности в окончательном приговоре. Получив отпущение грехов на исповеди, Жанна должна была умереть без публичного отпущения грехов. В этом отчетливо выразится двойственность позиции судей.

30 мая на площади Старого рынка Жанна умерла, призывая своих святых. Её голоса ее не обманули. Она это сказала в свой последний момент, после последней проповеди Никола Миди.

Через восемь дней люди услышали противоположное. Кошон нашел семь судей, утверждавших, что они были свидетелями второго отречения. Мерзавец Луазелёр посмел добавить: она сожалела о том, что «убила и обратила в бегство» столько англичан. Руанские нотарии были людьми скромными, но достойными. Они отказались подписать этот документ.

Бедфорда такой пустяк не смутил: он написал всем христианским государям и всем прелатам, баронам и добрым городам королевства Франции — или того, чем во Франции правил он, — чтобы известить: Жанна умерла, признав, что ее голоса «обманули и разочаровали» ее. Парижский университет поспешил написать то же папе и в Священную коллегию.

Здесь конец делам. Здесь исход означенной женщины, о чем ныне вам сообщаем.

Английское командование решило провести наступление на Эврё, где укрепился Ла Гир. Теперь, когда ведьма была мертва, ланкастерское завоевание могло возобновиться. Но по-настоящему на этот счет никто не заблуждался. «Мы сожгли святую», — сказал один англичанин, присутствовавший 30 мая 1431 г. на площади Старого рынка. Другой англичанин заметил несколькими днями раньше, во время процесса:

Славная женщина. Почему она не англичанка!

Миропомазание в соборе Парижской Богоматери

И вот я посылаю своего ангела…

Антифон едва слышался, хотя на синих драпировках были нашиты королевские лилии. Воистину очень странной была эта литургия коронации короля Франции, которую впервые служили в ее столице, в соборе Парижской Богоматери, 16 декабря 1431 г. ради миропомазания короля Англии, неспособного поехать в Реймс. Из прелатов королевства большинство отсутствовало. Миропомазание провел кардинал Англии в окружении епископов Парижа, Бове и Нуайона, а также канцлера Людовика Люксембурга, епископа Теруаннского. Был также один английский епископ, родственник юного короля. Народ отметил, что этого маловато. Не приехал даже архиепископ Сансский, а ведь Париж входил в Сансскую провинцию.

Епископ Парижский Жак дю Шателье откровенно злился: это ему полагалось помазывать короля, а не кардиналу Бофору. Он подзабыл, что без англичан миропомазание происходило бы в Реймсе.

Обещали присутствие легата. Его никто не увидел. Духовенство занималось откровенным саботажем. Каноники собора Богоматери отправили к Бофору депутацию, чтобы выразить протест против расходов, в которые их вгоняет церемония.

Где пэры Франции? Можно было видеть графа Солсбери, графа Уорика и графа Стаффорда. Но даже герцог Бургундский не счел нужным приехать. Для юного Генриха VI скудной компенсацией было то, что, проезжая перед дворцом Сен-Поль, он мог видеть в окне свою бабку Изабеллу Баварскую. Она плакала, и никто не знал, почему.

Зато на пиру было столько народу, что университет и парламент трижды поворачивали обратно, прежде чем им удалось проникнуть в большой зал.

Чернь занимала места с утра, и вовсю крали кошельки, шапки, миски и мясо. Когда парижская «мантия» достигла пиршественного зала, осталось всего несколько мест в конце стола.

Они уселись за столы, кои были предназначены для них, но оказались в обществе холодных сапожников, торговцев горчицей, буфетчиков или подручных каменщиков. Оных попытались заставить встать; но, когда поднимали одного или двух, с другой стороны усаживалось шестеро или семеро.

Уже разъяренные нотабли, которые были душой бургундской партии, вознегодовали еще больше, когда им стали передавать блюда. Англичане подали разогретое жаркое. Этот аспект праздника казался организаторам второстепенным.

Большую часть мяса, рассчитанную на простонародье, сварили в четверг — а было воскресенье, — что показалось французам весьма странным. Ибо хозяйничали англичане, а им мало было дела до чести, которую они получат, лишь бы отделаться.

Никто этому не порадовался. Даже больные из Отель-Дьё говорили, что за всю свою жизнь в Париже не видели столь убогих и столь голых объедков.

Бедфорд и его люди приобрели себе этим еще несколько врагов. Правду сказать, об этом шептались уже тогда, когда выплачивали праздничный налог. Во всяком случае, ему не простили, что он позволил своим людям отнестись во Франции к кулинарии как к неприятной работе, которую надо побыстрей сбыть с рук.

Может быть, горожане нарочно две недели назад, во время торжественного въезда, показали мистерию перед Шатле в момент проезда юного короля, направлявшегося во дворец на острове Сите по улице Сен-Дени и мосту Менял? В этой мистерии изображался ребенок-король, одетый в двойную корону и окруженный всеми принцами крови. Всеми принцами…

Горожане отметили, на сколь малые расходы пошли ради них. Маленький пир, маленькие турниры, маленькие щедроты. Парламент даже по этому случаю не смог добиться выплаты жалованья. Генрих VI не помиловал узников. Он не отменил налогов. В городе не постеснялись заметить, что даже на свадьбах детей горожан бывает веселей.

На дароприношении во время мессы люди короля хотели присвоить кувшин из золоченого серебра, в котором находилось вино. Вмешались каноники и в конечном счете одержали верх, но инцидент оставил неприятный осадок. В народе судачили об этом. Выглядело все это скверно.