– Грузчик.

– В каком смысле? – уточнила Марьяна.

– В прямом. Отгружает холодильники.

– Диссидент?

В семидесятые годы был такой вид социального протеста, когда интеллектуалы шли в сторожа и в лифтеры.

– Какие сейчас диссиденты? – мрачно спросила Нина. – Говори что хочешь. Просто грузчик, и все.

– Ты серьезно? – не поверила Марьяна.

– Серьезно, конечно.

– А где Катя его взяла?

– Домой пришел. По адресу явился. Мы холодильник на дачу перевозили. Он пришел с напарником. Стащили холодильник с пятого этажа. А потом он на руках снес Катю. Было весело. На другой день он явился к нам с цветами. Снова было весело. Довеселились.

– А он ничего? – спросила Марьяна.

– Много ест. Суп с хлебом с маслом. Компот с хлебом с маслом. Я каждый раз боюсь, что он все съест и примется за меня.

– А Катя его любит?

– Как можно любить человека, который не читает книг? И не пьет ни грамма. Все пьют, а он нет.

– Так хорошо.

– Подозрительно. Боится развязать. По-моему, он завязавший алкоголик.

– Но ведь это надо выяснить, – встревожилась Марьяна. – Иначе как от него детей рожать?

– Вот именно…

Под угрозой была не только дочь, но и внуки, и правнуки.

– Будь он проклят, этот холодильник, – сказала Нина.

– А как Миша?

– В милиции. Сталинист и антисемит. Но сейчас он считает: лучше бы Катя вышла за еврея.

– А евреи грузчиками бывают? – удивилась Марьяна.

– Нет. Они сейчас на бирже. Но уж лучше на бирже.

– Да… – задумчиво сказала Марьяна.

Шли какое-то время молча. Жизнь складывалась не так, как хочешь. Хочешь одно, а получаешь другое. Вот Колька вырастет, тоже женится на Тамариной дочке. Они уже сейчас каждый вечер мультики вместе смотрят. Тамарина дочка вся в маму. Обожает, когда про любовь. А Колька смущается, отворачивается. Дурак еще. Но она научит.

– А тебя носил кто-нибудь на руках? – спросила Марьяна.

– Нет, – растерялась Нина.

– И меня нет.

Вышли к стоянке такси. Цены подскочили в десять раз, поэтому машины стояли свободно.

Марьяна подумала вдруг, что двадцать пять лет проработала рабой и Аркадий воспринимал сие как должное. Не дарил цветов, не носил на руках. Зато он не был сталинист, грузчик и алкаш. Он принадлежал к тонкой благородной прослойке, именуемой «интеллигенция». При этом – к лучшей ее части. К подвижникам. Земским врачам, которые шли в народ и трудились в поте лица.

За это можно носить на руках.

– А ты как? – спохватилась Нина.

– Так собой… У нас есть знакомый грузин, который вместо «так себе» говорит «так собой», – пояснила Марьяна.

Марьяна не любила хвастаться своей жизнью, предпочитала прибедняться. Боялась спугнуть, сглазить.

У детей есть дразнилка: «Я на эроплане, ты в помойной яме».

Так и Марьяна. Она на «эроплане», при любви, при деньгах, при смысле жизни. А почти все вокруг в яме проблем. Хорошие люди, а в яме. Марьяне просто повезло. С высоты аэроплана она видела кое-где редкие семьи на такой же высоте. Но это так редко, как гениальность.

Катя стояла посреди комнаты в свадебном платье, сшитом из тюлевой занавески. Соседка-портниха укрепляла ветку искусственных ландышей на плече. Ландыши – не Париж, да и платье из занавески, но все вместе: молодость, цветение человека, ожидание счастья, высокая шея, тонкая талия… – все это было так прекрасно, что Марьяна обомлела.

Обомлел и Костик, первый гость, Катин школьный товарищ. Он пришел с самого утра и ошивался без дела. Путался под ногами.

Костик смотрел с ошарашенным видом. Для него Катя была соседка по парте, каждодневная девочка, пальцы в заусеницах. И вдруг он увидел белую мечту.

– Какой же я был дурак, – сказал себе Костик.

Он был приглашен на свадьбу свидетелем, а мог и женихом. Это открытие ударило его, как дверью по лицу. Было больно и неожиданно.

Нина и Марьяна, едва раздевшись, отправились на кухню и стали украшать тарелки с салатом и холодцом. Из зеленого лука, моркови, крутых яиц и маринованных помидоров Марьяна выстраивала на тарелках целые сюжеты с зелеными лужайками, зайчиками и мухоморами.

– Да бросьте, тетя Маша, сейчас придут и все порушат. Все равно в желудке все перемешается, – говорила Катя.

– Прежде чем порушат, будет красиво, – возражала Марьяна.

– Это позиция! – Катя цапнула с торта орешек.

– Не хватай! – одернула Нина. – Терпеть не могу, когда хватают. И учти, я в загс не пойду. Много чести!

– Не ходи, – легко согласилась Катя. – Мы быстренько: туда-сюда.

– Видала? – Нина обернулась к Марьяне. – Туда и сюда… Как тебе нравится?

– А что ты хочешь? – беззлобно удивилась Катя. – Тебе так не нравится и так не нравится…

Она цапнула еще один орешек и удалилась, облизывая палец.

Нина без сил опустилась на табуретку.

– Разве я о такой мечтала свадьбе? – грустно сказала она.

– А знаешь, этот Костик… Он посожалел.

– И что с того? – удивилась Нина.

– Ничего. Так.

Распахнулась дверь, вбежал жених в куртке. Он был усатый и волосатый, как певец из вокального ансамбля.

– Машина пришла! – запыхавшись, объявил жених. Он подхватил Катю на руки и помчался с ней к дверям.

– Пальто! – душераздирающе крикнула Нина.

– А, да… – спохватился жених.

Костик накинул на Катю пальто, как плед. Она сидела на руках, как в кресле-качалке, закинув нога на ногу.

Они скрылись в дверях. По лестнице вместе с белым шлейфом летела их молодость и молодая страсть.

Костик засуетился, втиснулся в свой плащ и тоже поспешил следом.

– Как он тебе? – спросила Нина.

Марьяна молчала.

Она испытывала что-то похожее на светлую зависть. Дело не в том, кто грузчик, кто врач. Жизнь прошла. Не вся, конечно, но вот этот кусок оголтелой беспечности, когда все смешно. Палец покажешь – и смешно. А сейчас – палец покажешь и смотришь. Ну да. Палец. И что? Ничего.

Катя вернулась пешком и одна. Она шла на высоких каблуках, как на ходулях.

– Машина ушла. Не дождалась, – объяснила Катя.

– А этот где?

– Новую ловит.

– А почему ушла машина? – возмутилась Марьяна.

– Плохо договорился, значит, – объяснила Нина. – Мало денег дал.