в то, что его родители есть наидобрейшие и наисправедливейшие люди на свете, и в то, что непременно всё всегда будет заканчиваться танцами под заснеженной ёлкой и в конце самых страшных сказок восторжествуют Железные Дровосеки), проще говоря, с детством, расставании внезапном, вне всякого сомнения, трагичном и, увы, неизбежном».

Второе – герои.

Вот что я записал: «Обыкновенная городская буржуазная семья (мать, отец, семилетний мальчик), источник благоденствия которой – папа (сосредоточение любви сына, о чём позднее), „средней руки бизнесмен“ (в нафталиновом позапрошлом столетии он вполне мог бы быть чиновником). Его неработающая жена видится слепком с героини „Крейцеровой сонаты“: это родившая всего одного ребёнка (уже давно вскормленного и отправленного в первый класс престижной гимназии), изнывающая от безделья самка тридцати лет, которая живёт предвкушением неизбежной измены, вполне возможно и потому, что ей действительно нечем заняться. Тихая семейная гавань её уже не устраивает, в ней бродят те самые соки, которые так ужасали Толстого, она готова последовать куда угодно за любым более-менее настойчивым доминантным самцом.

Время от времени дама бурно хандрит, устраивая мужу вечера с капризами, причина которых известна только ей самой. В цветущей, раскормленной бездельнице проглядывается будущая истеричность – болезнь женщин, не подозревающих о существовании интеллекта и целиком сосредоточенных на своём пока ещё соблазнительном теле, верном инструменте добывания всех мыслимых (а иногда и немыслимых) благ, за которым они готовы бесконечно ухаживать. Истинное её „я“ проявляется в непонятно откуда набегающей вспыльчивости, в хамстве по отношению к близким, иногда в площадной брани, весьма характерной для большинства современных, совершенно ни во что не ста вящих своих мужей „распущенок“. Таким „эмансипэ“ то и дело попадает „вожжа под хвост“, они „сами себе голова“ и вольны делать всё, что им вздумается.

С родным ребёнком героиня то нежна, то груба, то холодна, то чрезмерно ласкова (слёзы, сюсюканье); в любую секунду она может одёрнуть его, обозвать самым обидным словом, даже ударить – и тут же стиснуть в объятиях».

Супруг.

Запись в книжке: «Все черты интеллигентного покладистого семьянина: мягок, ласков, опрятен, следит за собой (ухоженная бородка, галстуки, пиджаки), постоянно идёт на попятную, стоит только распоясавшейся „зае“ поднять безобразный визг. Даже походка его мягка, пружиниста, почти бесшумна. Дома – сосредоточение на газете, компьютере, телевизоре перед сном. С маленьким сыном любезен, уступчив, никогда не накажет отпрыска, но не стремится к его воспитанию, напротив, всячески избегает оного, уделяя парнишке лишь крошечную часть своего драгоценного времени. (Однако сыну и крох достаточно, о чём позднее.)»

Примечание к записи: «Христианское поведение с домашними не мешает герою на работе быть цепким, жёстким дельцом. Подобные примеры сплошь и рядом».

Теперь мальчик:

«Ушастый худенький гимназистик с торчащей из отворота рубашки проволочной шеей; боится норовистой матери; именно в отце видит некую квинтэссенцию покоя, добра, справедливости; он в ужасе, когда мать на отца повышает голос, и облегчённо вздыхает, услышав примирительную речь в ответ… Его постоянно тянет к родителю, вечерами в предвкушении отцовского прихода он мается, не находя себе места в огромной квартире, и бросается к папе, стоит тому только показаться на пороге. Мальчик восторженно наблюдает за тем, как отец снимает плащ, как расшнуровывает ботинки, как моет руки, как садится за кухонный стол, как во время неторопливого ужина длинными тонкими пальцами отщипывает кусочки хлеба, как затем опускается в кресло. Сын трепещет в ожидании пусть даже и двух-трёх незначительных вопросов отца о гимназии и о прошедшем дне. Он весь сияет и светится, когда папа появляется в детской пожелать ему «доброй ночи», прежде чем вместе с матерью скрыться в спальне и затворить за собой двери, словно бы преграждая ими вход к некой тайне (вообще, двери – в родительскую ли спальню, в маменькин ли будуар или в отцовский кабинет, не суть важно, – главный символ рассказа: они перед малышом постоянно захлопываются)».

Примечание к записи: «Один чрезвычайно яркий день запомнился мальчугану – он между отцом и матерью, держит обоих за руки и подпрыгивает, и родители поднимают его, он болтает ножками в воздухе и захлёбывается от восторга».

Ещё одно примечание: «Конечно же, мальчик любит и мать! Несмотря на непредсказуемое её поведение – резкость, одёргивание, окрики, взрывы, истерики, – он любит её!!!»

Третье – имена.

Что касается дамы, записано «Марья Ивановна» (у Станюковича в его славном рассказе «Нянька» так звали стерву-барыню, которой вынужден был прислуживать отставной матрос Чижик).

Судя по следующей записи, поначалу я решил назвать супруга Василием Михайловичем (опять-таки Станюкович; «Нянька»; покладистый муж барыни), однако вскоре раздумал, и «Василий Михайлович» зачеркнул.

Далее следуют:

«Степан Андреевич». Зачёркнуто.

«Юрий Андреевич». Зачёркнуто.

Совсем уж экзотичное – «Ростислав Сигизмундович». Зачёркнуто.

Оставлено бесцветное: «Сергей Сергеевич». Хотя, может быть, в этой бесцветности и есть какой-то смысл? Бесцветный муж, бесцветный отец?

Паренёк мною назван Лёвушкой.

Сюжет прост.

«После первых ознакомительных страниц (краткие характеристики героев) – чрезвычайно жаркий июль; дача семьи, расположенная в идиллическом пригороде: сосны, черёмуха, обрыв, пляж, река, влажный мох на деревьях, пахнущие хвоей тропинки, гул далёкого поезда. Можно также вплести в пейзаж освежающую радугу, водомерок в речных заводях, всплески воды под вёслами, неумолчное вечернее зудение комаров („Ах, лето красное, любил бы я тебя!“)».

Мать с сыном живут там, отец приезжает на выходные.

Запись: «Соблазнительная, вся облитая красным загаром, разомлевшая от жары героиня (описать „налившееся соками“ молодое тело отдохнувшей Марьи Ивановны, волосы, заколотые на затылке, красивые ноги в босоножках, лёгкое мини-платье, тяжёлые груди, чуть подпрыгивающие при ходьбе). Она, как всегда, капризна. Супруг традиционно сдержан. Прощания с ним воскресными вечерами (перед тем как сесть в машину, Сергей Сергеевич целует своих домочадцев). Обязательные звонки („Доехал?“ – „Доехал, зая! У вас всё в порядке? Передай-ка мне малыша!“ – „Всё в порядке! Передаю!“ Лёвушка радостно щебечет в мобильник).

Что касается мальчугана, он ведёт на даче обыкновенную жизнь: наблюдение за муравьями; за целым семейством жаб в старой бочке; освоение новенького велосипеда (мать строжайшим образом запрещает уезжать с улицы).

Лёвушка ждёт отца по пятницам.

Ему грустно, когда тот вновь на неделю отправляется в город.

Поведение Марьи Ивановны по отношению к сыну обычно – окрики, частая ругань, иногда, с досады, шлепки.

Редкие ласки.

Непредсказуемость матери всё так же его нервирует, но – что поделать – терпит».

Брюнет у меня безымянен. Это некое «па-па-па-па» из начала Пятой симфонии Бетховена; рок; фатум. Внешний вид его для рассказа не важен (молод, плечист; или, напротив, невзрачен, немолод). Дело не во внешности и не в особенности характера – он всего лишь олицетворение