В 1919-м уже большинство евреев будет поддерживать большевиков. И когда десятки тысяч русских людей (офицеров, интеллигентов, купцов и прочих «буржуев») побегут из Киева накануне очередного наступления большевиков, стотысячное еврейское население города останется ждать красных. Ждать как освободителей.

Весной 1919-го «в учреждения нового государства хлынул поток новых служащих, в основном выходцев из настроенного крайне антиукраински городского мещанства»[1474], – пишет историк Андреа Грациози. Но стоит задать вопрос о национальной принадлежности этого мещанства. Поляков среди городских мещан было немного, значит, речь о русских и опять-таки о евреях? Молодые евреи в 1918-м часто вступали в отряды красной гвардии, а в 1919-м – в Красную армию, шли служить в советские учреждения, в том числе и в ЧК.

Еврейский народ не хуже и не лучше других. И как среди русских, украинцев, поляков появлялись убийцы, грабители и просто хамы, так и еврейский народ дал революции не одних лишь героев и мучеников. Местечковый еврей, получив в руки оружие и власть, случалось, вел себя не лучше прежних своих угнетателей. «Мы дали вам Бога, дадим и Царя»[1475], – будто бы хвастались евреи перед казаками. Журналист Григорий Ландау с горечью писал о своих единоплеменниках: «…поразило нас то, чего мы всего менее ожидали встретить в еврейской среде, – жестокость, садизм, насильничанье, казалось, чуждое народу, далекому от физической воинственной жизни; вчера еще не умевшие владеть ружьем сегодня оказались среди палачествующих»[1476].

Если Всероссийскую ЧК возглавлял поляк Дзержинский, Всеукраинскую – латыш Лацис, то Киевскую губчека – еврей Иосиф Блувштейн, взявший себе псевдоним Сорин, по фамилии чеховского героя. Сорин-Блувштейн пользовался большим авторитетом у сотрудников, потому что рассказывал о своем участии в убийстве царской семьи. Это была наглая ложь, среди цареубийц ни фамилия Сорин, ни фамилия Блувштейн не встречается.

В числе сотрудников Сорина были люди с украинскими и русскими фамилиями: Савчук, Яковлев, Ковалев. Заместителем Сорина был украинец Петро Дегтяренко. После отъезда Сорина (в апреле 1919-го) этот Дегтяренко займет место начальника. Однако большинство в руководстве Киевской губчека в самом деле составляли евреи: Самуил Цвибак, Михаил Цвибак, Наум Рубинштейн, Мотя Гринштейн, Лившиц, Фаерман, Финкельштейн, Шварцман. А в Киевском губпромкомитете из 150 сотрудников 120 были евреями[1477].

Академик Вернадский никогда не был антисемитом, однако и в его дневниковых записях 1918–1919-го можно встретить неприязненные высказывания о евреях. С раздражением описывает он бесцеремонное поведение киевских евреев-большевиков, их грубость и бестактность: «Власть в руках невежественных “испанцев”, как здесь говорят. Невольно антисемитизм даже там, где его не хотят. Ф[омин] рассказывал, что комиссары, молодые евреи с семьями, были в саду, хотели проникнуть и в научную часть – но удовольствовались тем, что лежали на траве перед его домом. А публика такая: дама со студентом явилась и срезала всю коллекцию кавказских ирисов»[1478].

Кому-то покажутся наивными слова Вернадского, оплакивавшего коллекцию кавказских ирисов. Но ведь для ученого потеря редкой коллекции – несчастье, которое трудно понять обычному человеку.

В это же самое время чекисты арестовывали и расстреливали одного за другим членов Киевского клуба русских националистов, не сумевших или не догадавшихся вовремя покинуть город. Арестовывали прямо по спискам клуба. Так погибли известный врач и убежденный борец с «южнорусским сепаратизмом» (то есть украинским национализмом) Сергей Никифорович Щёголев, профессор Киевского университета и бывший директор киевских Высших женских курсов Петр Яковлевич Армашевский, известный ученый-византинист и славист Тимофей Дмитриевич Флоринский. Чекисты не простили им правых («черносотенных») взглядов. Эти расстрелы пришлись на время руководства Дегтяренко Киевским губчека и произвели сильнейшее впечатление не только на современников. Талантливый российский историк Антон Чемакин называет их политической «смертью русского Киева». Но чекисты убивали не одних лишь русских националистов. Там же, в застенках Киевского ЧК, погиб идейный оппонент Щёголева и Флоринского, украинский филолог Владимир Павлович Науменко, бывший главный редактор замечательного научного журнала «Киевская старина». Недолгое время он, на свою беду, успел поработать в украинском правительстве при гетмане Скоропадском. Эти люди не совершили никаких преступлений против советской власти, но заслужили смерть как «чуждые элементы».

Идейные основы красного террора изложил председатель Всеукраинской ЧК Мартын Иванович Лацис.

Из брошюры тов. Лациса «Чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией»: «Чрезвычайная Комиссия – это не следственная комиссия и не суд. И не трибунал. Это – орган боевой, действующий по внутреннему фронту Гражданской войны, пользующийся в своей борьбе приемами и следственных комиссий, и судов, и трибуналов, и военных сил.

Он врага не судит, а разит. Не милует, а испепеляет всякого, кто с оружием в руках по ту сторону баррикад и кто ничем не может быть использован для нас»[1479].

Еще первый исследователь красного террора Сергей Петрович Мельгунов заметил, что Лацис не изобрел ничего нового, а в сущности повторил слова из речи Максимилиана Робеспьера в Конвенте: «…чтобы казнить врагов Отечества, достаточно установить их личность. Требуется не наказание, а уничтожение их»[1480].

Классовый принцип заставил расстрелять бывшего киевского губернатора Суковкина, хотя за него просили тысячи евреев Киева. Суковкин еще в 1913 году выступил в защиту Менделя Бейлиса во время печально известного процесса. Теперь многие киевские евреи искренне хотели ему помочь – не получилось. Даже слов своих соплеменников товарищи из Чрезвычайки слышать не хотели.

В Полтаве жестокость чекистов не без успеха старался умерять Короленко своими постоянными хлопотами, бесстрашными письмами, обращениями, статьями. В Киеве было гораздо хуже. Город был объят ужасом.

Красный террор не был тайной для киевлян, но воображение дополняло и без того страшные картины расстрелов. Будто бы чекисты заставляли обреченных на казнь контрреволюционеров есть мозг уже убитых товарищей. Вероятно, легенда родилась после того, как киевляне увидели трупы с пробитыми головами: чекисты убивали выстрелом из крупнокалиберного револьвера системы Кольта, стреляли с близкого расстояния, оттого и такие страшные раны. Другой слух передает Надежда Мандельштам: ей сказали, что кровь убитых стекала по специально устроенному желобу, так много было расстрелянных. Своими глазами Надежда Яковлевна видела такую картину: «…солдаты привезли на телеге обросшего бородой человека с завязанными назад руками. Он стоял в телеге на коленях и вопил во весь голос, взывая к людям, чтобы они спасли, помогли, потому что его везут на расстрел. В тот год толпа могла отбить заключенного, но на улицах никого не было – комендантский час…»[1482] Юрий (Георгий) Рапопорт видел, как пятьдесят китайцев с винтовками наизготовку вели «из Чека в Лукьяновскую тюрьму» большую (человек двести) группу арестантов[1483].