Граф Милорадович ответил наотрез, что великий князь Николай не может и не должен никак надеяться наследовать брату своему Александру в случае его смерти; что законы империи не дозволяют государю располагать престолом по завещанию; что притом завещание Александра известно только некоторым лицам и не известно в народе; что отречение Константина также не явное и осталось необнародованным; что Александр, если хотел, чтоб Николай наследовал после него престол, должен был обнародовать при жизни своей волю свою и согласие на нее Константина; что ни народ, ни войско не поймет отречения и припишет все измене, тем более что ни государя самого, ни наследника по первородству нет в столице, но оба были в отсутствии; что, наконец, гвардия решительно откажется принести Николаю присягу в таких обстоятельствах, и неминуемое за тем последствие будет возмущение. Совещание продолжалось до двух часов ночи. Великий князь доказывал свои права, но граф Милорадович их признать не хотел и отказал в своем содействии. На том и разошлись»[1932].

Вот оно, «утаенное завещание»! Александра I в народе любили, списывая его грехи на Аракчеева и прочих, а потому вывод был бы один: «извели», благо примеров тому в минувшем веке было более чем достаточно. Кстати, очень видно, что Николай Павлович желал царствовать!

А в тот же самый день, 25 ноября, в Варшаве, где пребывал великий князь Константин Павлович, было получено известие о кончине государя.

Официальная версия развития событий: «Излив в объятиях любимого брата первые терзания жестокой печали и не дав даже себе времени объявить горестную весть своей супруге, цесаревич послал за Новосильцевым[1933], за дежурным генералом Кривцовым, за начальником своей канцелярии Гинцом и за состоявшим при нем князем А.Ф. Голицыным[1934].

— Теперь, — сказал он Михаилу Павловичу, — настала торжественная минута доказать, что весь мой прежний образ действия был не какой-нибудь личиной, и продолжать его с той же твердостью, с которой я начал. В намерениях моих, в моей решимости ничего не переменилось, и воля моя — отречься от престола — более чем когда-либо непреложна…»[1935]

Неофициальная версия: «Константин не приводил никого к присяге и в тот день, когда получил известие о смерти императора, заперся и видеть никого не хотел… Необъявление известия о смерти государя, полученного Константином прямо из Таганрога, доказывало, что он или ожидает дальнейших известий из Петербурга, или не желает наследия. Но после принесения ему присяги он только один имел власть разрешить от нее своих подданных»[1936].

На следующий день цесаревич отписал своей матушке: «По собственному моему побуждению, просил я блаженной памяти государя императора Александра Павловича об устранении меня от прав наследия императорского престола, на что и удостоился получить от 2 февраля 1822 года собственноручный высочайший рескрипт, у сего в засвидетельствованной копии прилагаемый, в коем его императорское величество изъявил на то высочайшее свое соизволение, объявив, что и ваше императорское величество на то согласны, что самое и лично изволили мне подтвердить. Притом воля покойного государя императора была, дабы помянутый высочайший рескрипт хранился у меня в тайне до кончины его величества»[1937].

«Одними письмами семейными не мог быть изменен основной закон империи. Чтобы облечь содержание их в полную и обязательную силу такого же закона, необходим был еще акт государственный…»[1938]

Утаенные бумаги вызывают сомнение, но «…опочивший император не открыл своего царственного завета и на смертном одре»[1939]. Почему?! Нет ответа…

Впрочем, загадочная смерть Александра I — не тема нашего повествования.

* * *

«27 (9 декабря). Пятница. Ужасный день. Встал в 8… Бенкендорф, с ним на смотру 1-го батальона Семеновского [полка]; поднялся к матушке; жена; на лестнице догоняет Милорадович, все в порядке; у матушки, она спокойнее, уходил и возвращался несколько раз… идем к обедне; служба, как вчера; во время молебна Гримм[1940] стучится в дверь, выхожу тотчас; в библиотеке батюшки; по фигуре Милорадовича вижу, что все потеряно, что все кончено, что нашего Ангела нет больше на этом свете! Конец моему счастливому существованию, которое он создал для меня! Служить ему, его памяти, его воле, вот чему посвящаю я остаток моих дней — все мое существование! Да поможет мне Бог и да пошлет мне его в ангелы-хранители!

Шульгин[1941] поддерживает меня, я теряю чувства…»[1942]

«Молебен кончался, когда я увидел в коридоре военного губернатора графа Милорадовича, бледного и смущенного. Он кивал мне головой. Я тотчас вынул носовой платок из кармана, сделал вид, будто у меня потекла кровь из носу, и, направляясь к выходу, тихонько тронул великого князя. Он быстро повернулся, заметил графа Милорадовича, опрометью выбежал из церкви и быстро вместе с ним исчез»[1943].

Описаний много, но вот, пожалуй, самый существенный момент. «Поручив матушку попечениям жены, с графом Милорадовичем я пошел ко внутреннему гренадерскому караулу, в тот день от роты его величества Преображенского полка», — вспоминал потом Николай I.[1944]

Это подтверждает и педантичная запись его дневника: «…принес присягу на верность моему законному императору Константину; все делают то же; я подписываюсь и иду вызвать караул, чтобы и он сделал то же; начинаю с караула гренадеров, с Преображенской роты Ангела[1945]; рыдания и повиновенье; то же у кавалергардов…»[1946]