Из степи несло на русский лагерь дымом и гарью: в степи горела трава. В сгущавшейся ночной темноте пожар представлял мрачную, зловещую картину.

А в ставке князя Потемкина гремела, не умолкая, веселая музыка.

Уже второй день очаковские пушки молчали, словно их и вовсе не было. Левофланговая русская батарея, ближе других расположенная к крепости, отдыхала.

Неожиданным роздыхом воспользовались и бугские егеря, прикрывавшие батарею. Полковник разрешил одной роте постирать белье. Августовский день был благостен, тепел и тих. Егеря расползлись по берегу – стирали, сушили, купались.

С высокого минарета, выглядывавшего из садов очаковского предместья, прокричал муэдзин, призывая правоверных к полуденной молитве.

Намаз окончился.

И тут турки, таившиеся в соседних буераках как мыши, стали стрелять из ружей по егерям.

Егеря лишь посмеивались: толку от этой стрельбы для турок – никакого.

– Мало каши едал осман! Придется еще подучиться стрелять!

– Пусть его потешится.

Разложив на камнях и по берегу выстиранные сорочки и порты, егеря сидели под откосом, в укрытии. Несколько человек еще купалось в море. И вдруг нежданно-негаданно раздался пушечный выстрел и в самую середину разложенного белья грохнула бомба.

Вместе с песком и камнями полетели в стороны ошметки солдатского бельишка. А берег окрасился кровью – двое егерей оказались ранеными. Егеря бросились собирать непросохшее белье и бежали к своим.

Турецкие пушки били по берегу, но на этот раз ядра падали в воду, подымая фонтаны радужных брызг. Артиллеристы посмеивались сверху:

– Басурман – дурак: каждый выстрел стоит двадцать пять рублей, а за все эти латаные порты да сорочки маркитант и пятерки не даст.

– Тебе, конечно, не жалко – чужое, а мне сорочка дороже ста рублев! Потому как она у меня остатняя! – говорил в сердцах егерь, с трудом натягивая на себя еще сырую сорочку.

На батарее раздалось знакомое:

– …то-овсь!

Русские пушки стали отвечать. С первого выстрела угодили в самую площадку минарета.

– Пусть мулла благодарит аллаха, что успел убраться оттуда!

И тотчас же на очаковских валах показались белые и красные знамена. И турецкая пехота, надеясь, что егеря не успели одеться, высыпала из буераков и садов с истошными криками «алла».

Егеря приняли их в штыки.

– Вот тебе за мои порты! – кричал кто-то.

Все смешалось – чалмы и каски.

А батареи били через головы пехоты друг по другу.

…Генерал-майор Кутузов проверял с капитаном Резвым ведомости на продовольствие второго батальона, когда к нему от первого батальона прибежал егерь:

– Ваше превосходительство, турки зачали трепалку!

– Слышу! – спокойно ответил Кутузов.

– Их сила большая. Страсть: головы нашим режут. Полковник просит сикурец![126]

Кутузов понял, что дело серьезное. Он бросил ведомости и кинулся выводить второй батальон.

Залились егерские трубы.

Капитан Резвой задержался в палатке, складывая ведомости.

Второй батальон уже поспешил на выручку к своим.

Резвой бежал сзади, с тревогой думая о генерале: «Ну что он сам всегда впереди? И ведь больше сорока годов, а бежит как молоденький!»

Второй батальон вступил в бой.

Где-то впереди виднелась плотная фигура генерал-майора. Вот он остановился, машет шпагой, увлекает егерей вперед – и вдруг зашатался:

– Что это? Опять ранили? Ах ты Господи!

Резвой бежал изо всех сил. Янычарские пули визжали вокруг. Когда капитан подбежал к группе егерей, склонившихся над упавшим командиром, он увидел: по щеке Михаила Илларионовича на мундир льется кровь.

– Неужели снова в голову? – с отчаянием вырвалось у Резвого.

– В голову, – ответил кто-то.

– Басурманы давно уже перестали стрелять Михайле Ларивоновичу в грудь: знают, что она у него каменная. Почали метить в голову!

– Не ждите носилок. Несите так! – приказал капитан, а сам кинулся вперед, потому что натиск турок не ослабевал и батарее угрожала опасность.

Турецкая вылазка была отбита, но командир бугских егерей генерал-майор Кутузов лежал без чувств: пуля, ударив в щеку, вышла в затылок.

И на следующий день, 19 августа, находившийся при Потемкине австрийский генерал принц де Линь, отправляя донесение императору Иосифу, написал:

После дела 18 августа весь русский лагерь беспокоился об одном: останется ли в живых генерал-майор Михаил Кутузов?

Егерский лекарь, лысый немец Баллод, не надеялся на выздоровление. Первая рана была смертельна, а теперь пуля снова прошла через голову.

– Два раза чуда не пыфайт! – говорил он.

Но егеря почему-то надеялись.

– Ларивоныч поборет! Даст Бог, выживет!

Прошли сутки – генерал Кутузов не умер.

Прошла неделя – генерал Кутузов живет.

И так побежал день за днем…

Императрица Екатерина три раза справлялась в письмах к Потемкину о здоровье Михаила Илларионовича, писала: «Я весьма жалею о его ранах».

Кутузов снова удивил всех врачей: и рядовых – полковых, и главного лекаря потемкинской армии, известного парижского хирурга Массо, удивил весь мир – он выздоравливал от ужасной, смертельной раны.

Массо, убедившись наконец в том, что этот невероятно живучий русский генерал не умрет, донес императрице Екатерине:

В последних числах ноября 1788 года генерал-майор Кутузов возвратился из Елисаветграда, где он лежал в госпитале, в лагерь под Очаков.

Рана совершенно зажила.

Стояла стужа, мороз. Вместо палаток степь покрылась холмами: люди укрылись в землянки. Только бедные лошади кавалерии дрогли на ветру.

Егеря, увидев своего командира, были вне себя от радости: